— Вы сошли с ума! Это ж тюрьма.
— Была бы жива.
— Может, после операции переделаем историю?
— Будет видно. Но ведь, может быть, придется матку убирать. Как это объяснить?
— Но так же нельзя написать.
— Ты как думаешь! Я хочу в тюрьму, что ли?!
— Ну ладно. Давайте начинать. Потом подумаем. Господи!
— Начинай же! Скорей! Что треплешься!
Пришлось удалить кусок кишки в десять сантиметров, матку удалось зашить.
Все!
Господи, сможет ли рожать?
Мишкин сидел около ее постели. В ногах стояла капельница. Кровь капала медленно, в одном ритме, и ему казалось, что этот ритм самый спокойный в мире, самый хороший, самый спасительный…
К пяти утра давление стало нормальным, и Мишкин пошел к себе в кабинет, где сидели Нина и Людина мама.
— Что там, Евгений Львович, что у нее?
— У нее нагноение кишки, флегмона кишки — маленький кусочек кишки отрезали. Может, обойдется все.
— Что ж такое, и не жаловалась никогда. Хотя плохая лицом была последнее время. Не опасно, Евгений Львович? Жива будет?
— Посмотрим. Всякая операция опасна. Хотите, пойдем к ней. А вы идите домой.
Следующую ночь он тоже провел около Люды, но это уже напрасно, из перестраховки: Люде стало лучше.
На четвертый день вроде бы и сомнения отпали.
Люда стала поправляться, но он все еще оставался в отделении и дома с тех пор еще ни разу но был.
Историю болезни Мишкин не исправлял. Она так и осталась с полной правдой, которую необходимо было скрыть от матери.
Мишкин все рассказал Марине Васильевне.
— Боже мой! Откуда ты на мою голову! Не то, так другое. Нельзя же мне так мучиться только для того, чтобы у меня была хорошая хирургия. Ведь ты же знаешь… — Сама же себя перебила: — О чем это я! Надо же что-то делать. А как девочка? Ничего?
— Прямой опасности для жизни нет сейчас.
— Жива будет, в общем?
— Скорее всего. Я сижу с ней все время.
— Родители не знают?
— Нет.
— Она не расскажет сама?
— Нет.
— Но мне-то как быть, я должна сама пойти на тебя заявить. Ты так все и написал в истории?!
— Все.
— А донос, значит, на меня переложил?
— Я сам напишу.
— Молчи, дурак. Каждый выполняет свою работу. И не лезь. Марина Васильевна обхватила руками голову. Она так всегда берегла прическу! — всю измяла.
— Вот я заявление принес. Прошу меня освободить.
— Освободить! Нет уж, сиди. Хорошо жить хочешь. И донос мне писать. И сам отсюда уйдешь. Конечно, дома-то сидеть, переживать не на людях спокойнее. Нашел выход. Я не могу по закону держать тебя насильно. Подписку о невыезде из больницы не возьмешь. Но если ты уйдешь — это будет непорядочно.
— Да вам же будет легче, если я уйду!
— Не тебе судить, Мишкин. Ты думай о своей легкости, а не о чужих облегчениях. Иди работай. С девочки глаз не спускай — выходи. А я поеду подумаю. Галя знает?
— Нет еще.
Марина Васильевна поехала к своему близкому знакомому, большому начальнику в медицине.
— Петр Семенович, выручайте.
— Что случилось, Маринушка?
— Доктор у меня есть, хирург. Всеобщий наш любимец в районе, гений…
— Гений!? Ну и натворил, наверное. Кто таков? К делу давай.
— Может, и слыхали вы, Петр Семенович, Мишкин Евгений Львович, — знаешь, он один из первых удалил тромб из легочной артерии при эмболии…
— А, ты что-то мне рассказывала о нем.
— Ну да. Ну конечно же! А парень какой! Умен — а руки! Высок, статен. Но это все ладно — хирург он от бога.
— Продаешь ты его, что ли! Несешь, несешь бог знает что. Случилось что, рассказывай. Что?
— Аборт криминальный, Петр…
— Ты что! Изыди, сатана! Ты что! Не знаешь положение с абортами? Хотел хорошо жить — пусть расплачивается.
— Петр Семенович, он не брал денег! Знакомая девочка.
— Девочка! Тем более. Надо осмотрительней знакомиться. Скажи на милость! Да и не гинеколог к тому же. Пускай своих девочек в больницу посылает. Закон-то есть.
— Да это знакомая сестры его.
— Да какая разница! Что ты меня посвящаешь во все. Аборт! Дома! И все. Больше ничего не надо. Не надо делать плохо.
— Конечно, Петр Семенович, но…
— Какие «но»! Не морочь голову. Как у тебя дела вообще?
— Петр Семенович! Парня же упекут! А он ведь от доброты. Ему же в тюрьме сидеть придется. Я вас очень прошу. Просто личная просьба. Да и жалобы-то от родственников нет.
— Ну а что я могу сделать! Ты сама понимать должна.
— Я никогда, Петр Семенович, не просила вас так. Сейчас — крайний случай, Петр Семенович. Ну просто максимально униженно прошу. Ну, хотите, на колени стану.
— Ну, не морочь голову, говорю. Шутка, что ли! Криминальный аборт. А как узнали, раз не было жалобы? Случилось что?
— В том-то и дело! Перфорация матки, резекция кишки. Сам пришел сказал.
— Что?! Да-а. Это много лет. Что ж можно сделать! Это да, это много лет. Плохо, очень плохо. Хороший парень?
— Парень-то…
— Да-а… Развела ты у себя. Все мы, конечно, не без греха, но такое. Да тебе голову надо оторвать. А девочка-то как? Плохая?
— Сейчас опасности для жизни нет.
— Голову тебе оторвать мало.
— Виновата, Петр Семенович, виновата. Но там видно будет. Сейчас парня от тюрьмы спасать надо.
— Но ты его выгонишь?
— Не знаю. Может, и надо будет, если все благополучно обойдется. Но пострадает-то кто от этого? На нем же вся хирургия в районе держится. Ведь у нас же лучшая хирургия в городе.
Лучше, чем в Москве. Ей-богу, не боюсь это сказать. Сравни отчеты разных больниц в горздраве у вас.
— Незаменимых людей нет. Ты же знаешь.
