Женя прижал ладони к щекам и к вискам, как бы поддерживая грозящую упасть голову.

Галя положила мокрое полотенце на лоб.

— Ой, горячо, горячо, держи, держи. Не могу.

Лег на диван плашмя. Лежал не долго, поднялся — будто уложили затылок на шляпки вбитых гвоздей.

Поднялся, подошел к замерзшему окну и уткнулся лбом в стекло.

— Ох, кажется, легче. Нет. Опять. — Он оторвался от стекла и побежал в уборную.

Галя взяла стакан с водой и пошла следом.

— Сейчас рвота будет.

Филипп. Мне всегда после рвоты легче, когда мигрень бывает.

Володя. Может, правда легче станет.

Галя. Не та головная боль. — По краю нижнего века у нее была небольшая насыпь, вернее, налив прозрачной жидкости.

Вернулся Женя бледно-зеленоватого цвета.

— Сделай укол, Галя. Володя. Какой укол?

Женя. Не нервничай. Не наркотик. Анальгин. Все управлять норовите.

Галя вытащила из шкафчика металлический футлярчик со шприцем и иголками.

— У нас всегда стерильный шприц есть. В спирте лежит.

— Я, ребята, полежу немного. Минут через пятнадцать легче станет.

Филипп. А почему укол, а не таблетка, если тот же анальгин?

Галя. Рвота же будет. Какая ж таблетка.

Оба замолчали. Один стал смотреть в газету, другой в окно.

Что он там увидит, кроме хитросплетений морозных узоров на стекле, разве только в просвете узорном разглядит снежную решетку, закрывающую от них остальной мир.

Молчали.

Ждали.

Они увидели это в первый раз. А сейчас все увидели, все молчат, ждут, а я вспоминаю, что увидел во время приступа.

— Женя, привет, как ты себя чувствуешь? Мы ждем тебя. Временно твои обязанности исполняет Наталья Максимовна.

Это Марина Васильевна пришла. Это ее бодряческие интонации. Да кто ж меня там ждет. Вздор какой. Сейчас начнет рассказывать про что угодно, лишь бы обойти хирургические дела.

— У нас сейчас опять КРУ работает. Опять поднимают все ведомости. Да, Галочка. С удовольствием выпью чайку. Спасибо. Подняли все ведомости и сравнивают, не наслаиваются ли где дежурства у совместителей. Подняли ведомости и в других районах. Не дай бог, где-то совпадут часы. Высчитывают — и начет или на врача, или на администратора. Вычли из дежурства полчаса на обед и полчаса в конце дежурства перед началом рабочего дня — говорят, отдыхать должны врачи перед работой. А еще пришел приказ…

Никто не заметил. Марина Васильевна продолжает рассказывать. Галя ее слушает и смотрит на меня. Она заметила. Наверное, ничего не было. Ведь не было перед глазами этого пятна. Я просто отключился на минутку. Было. Выло пятно опять.

Пошел, пошел опять теплый воздух. Сейчас, сейчас начнется.

— Женечка, чаю будешь?

Да. Я хотел чаю.

— Здравствуйте, Евгений Львович.

— О-о! Здравствуй, Людочка. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, Евгений Львович, скоро экзамены на аттестат. Уже готовлюсь.

— А в какой институт?

— Только в медицинский.

— Ничего у тебя не болит, Людочка?

— Что вы, Евгений Львович, у меня все, все в порядке. Даже отметки. Я вам так благодарна, Евгений Львович, вы мне ближе сейчас, чем отец. Ему-то я не могу открыться. Как же вас угораздило так? Вы же должны быть вечно здоровы, до самой смерти.

— Женечка! Я тебя сто лет не видала.

— Да, не было у нас основы для общения. А я тебя, Нина, вечность не видал. А что такое вечность?

— Ты какой мрачный, милый доктор. Неужели из-за болезни? Это же все преходяще.

— Сейчас я уже совсем развеселился. Все преходяще. А что у тебя за книга, Нина? Это я по привычке спрашиваю. Читаю мало.

— Только что купила…

— Про любовь или про войну?

— Про зверей.

— А охотники там есть?

— Нет.

— Значит, про любовь. Я все, Нина, делю на «про любовь» и «про войну». Ведь если подумать — все делится только так. «Гамлет» — про войну, «Война и мир» — про любовь, «Отелло» — про войну, «Король Лир» — про любовь…

— Хватит, хватит, Женечка, перечислять.

— Книга про…

— Да, Женя, чуть не забыла.

— О чем?

— Тебе от Люды большой привет, у нее все…

— Она у меня была. Как ты считаешь, Нина, разве есть проблема «быть или не быть»? Конечно же всегда «быть». А если вдруг проблема возникает — опять же, значит, «быть». А кому «не быть», так у того ничего не возникает. «Быть или не быть» — вот в чем не вижу вопроса.

— А ты знаешь, Женя, я окончательно решила уходить на другую работу.

— Уходить или не уходить — куда? «Вот в чем вопрос». Куда?

— В нейрохирургическое отделение.

— Вот будешь мне наркоз давать. Оперироваться или не оперироваться — вот в чем вопрос.

— А зачем тебе оперироваться?

— Вот и я говорю — зачем. Не для меня. Не людское это дело, чтобы в мозги лазить. Но с другой стороны, гематома там, наверно, — приступы частые. Рубцы убирать надо, спайки. Не знаю, что-то надо, но ведь эти операции одни из самых негарантированных. Не хочу оперироваться. Не хочу. Это война в мозгах. Это не место для войны. Мне кажется, в мозгах все, Нина!

— Какая там операция, успокойся, Женя, подожди, все пройдет!..

Вот опять, опять. Пошло пятно в глазах, начинается. Опять вселенная поползла в глаза. И опять прошло. Вспоминаю.

— Не могу больше, Галя. Скажи, пусть никто больше не ходит. Не могу я на каждого, от каждого в мир иной уходить. Только ребята, только ради них я готов это терпеть. Нужна операция, Галя. Я не хочу операции. Был бы рак — можно вырезать или не вырезать. Я понимаю этот риск, а это… Все всегда легче идут на риск, который понимают. А этот я не понимаю. Я не хочу никого пускать в мои мозги. Я и сам в них влез сейчас сверх меры всякой, мне это тоже не надо. Но больше я не могу. Я ж не живу. Зачем я себе такой, Сашке зачем, тебе?

— Женечка, подожди. Подожди с операцией. Они пока не дают гарантии, им еще не ясно.

— Да и я не хочу. Но что мне делать?! Галя!

Галя стоит у кресла, гладит его по голове ласково, нежно, ему хорошо от ее руки. Но это ж не может быть вечным лекарством.

— Держи, держи, Галь. Какие гарантии?

— А невропатологи надеются, что может пройти само.