исключением части от лопаток и до темени, висели в воздухе, выползая из кресла. Сын валялся на тахте и канючил:

— Пап, оставь его в покое, пап, не мучай собаку, пап.

— Да я не мучаю — ему ж тоже нравится. Мы ж играем.

— А вот тебя бы так.

— Если с любовью, то…

И это все длилось уже около получаса. Все участники этой игры и дискуссии были довольны. Соседка из коридора:

— Евгений Львович, вас к телефону.

Мишкин встал, пошел к дверям. Собака, будто и не старалась увернуться от его ног, потянулась за ними. Она словно приклеилась к его штанине и была приклеенной до самой двери. Но в общий коридор квартиры не вышла. Собака, по-видимому, понимала, что в общей квартире надо иметь письменное согласие всех жильцов на ее присутствие здесь, а этого разрешения Мишкин не получил, а импульсивно купил пса, как только посмотрел в глаза тогда еще безымянного щеночка, ныне нареченного Рэдом.

Рэд не выходил из комнаты, а оставался на пороге, даже когда дверь была раскрыта настежь.

— Я слушаю… В терапии?.. А почему вы думаете, что эмболия?.. Сколько времени прошло?.. Полтора часа! Могли бы и раньше позвонить… Синяя? Одышка есть?.. Кровь, значит, хоть немного, но проходит в легкие… Ладно, ладно. Готовьте операционную.

Рэд встретил Евгения Львовича в дверях, снова приклеился носом к штанине, но игры уже не было.

— Я уезжаю в больницу.

Особого впечатления это ни на кого не произвело. Евгений Львович одевался. Галя спросила:

— А что там?

— Говорят, эмболия легочной артерии.

— У твоего больного? Оперировал?

— Нет, в терапии. Инфаркт. Третий месяц.

— Что ж ты будешь делать?

— Попробую.

— С ума сошел! А вдруг это не эмболия, а повторный инфаркт?

— Будут сомнения — не буду делать.

Пока все это происходило и говорилось в относительно медленном темпе.

— Когда у тебя была последняя попытка?

— Четыре месяца уже. Но то был случай мертвый. Да и рак неоперабельный. Я как автомат был — вижу, умирает человек, — давай спасать.

— А после на трупах делал?

— Раза два.

— Я с тобой поеду, ладно?

— Конечно. Там же наркоз дать некому. Хорошо, чтоты у себя не дежуришь.

— А почему ты не торопишься, Жень?

— Разве?

По лестнице он спускался еще медленно. К такси они шли уже быстрее.

— А ты почему машину не просил прислать?

— Пока она приедет. Да и они где-то должны просить. А им давать не будут. Так быстрее.

Галя была в длинном модном пальто, застегивающемся лишь у талии. С увеличением скорости пальто все больше и больше распахивалось, полы его превращались в огромные крылья.

На стоянке такси большая очередь.

— Женя, я сейчас попрошу разрешения у очереди.

— Да ты с ума сошла. Неудобно.

— Товарищи, нам надо срочно в больницу, на операцию вызвали.

Никто ничего не отвечал — не возражали и не предлагали.

Он прошипел, что надо уходить и искать такси в дороге. Она отмахнулась от него. Из-за очереди появился диспетчер с красной повязкой.

— Вон машина подходит. Садитесь.

Галя подошла к машине под защитой диспетчера. Из очереди кто-то робко сказал: «А может, врут — ишь пальто длинное надела, и он длинный».

— Чем они недовольны? — спросил шофер, когда они уже отъехали.

— Мы без очереди, — охотно ответила Галя. — Нам в больницу. На операцию вызвали.

— А вы бы не спрашивали. Сказали б милиционеру. Остановил бы любую машину. Положено.

— А нам диспетчер помог.

Они сидели сзади. Мишкин сел на самом краю сиденья, вытянув вперед спину и шею, упираясь коленями в спинку переднего диванчика. И видимое его спокойствие тоже кончилось.

— Не забудут ли они долото для грудины положить.

— А ты сказал?

— Я сказал, чтоб все сосудистое положили… А может, и это не сказал.

— Положат, наверное.

— Ведь, в случае удачи, это на всю ночь, Галя. А ты дежуришь завтра.

— Что поделаешь. Лучше ж я дам наркоз, чем сестра. Вы знаете, — обратилась она к шоферу, — там к больнице объезд большой. Нет левого поворота. Вы либо должны нарушить, либо мы сойдем у перехода и добежим пешком. Там разворот километра четыре.

— Вообще-то можно нарушить. Да я опасаюсь чего-то. Он же, если остановит, сначала права мои будет смотреть, потом свои права качать — вас расспрашивать. Время потеряем. А меня накажет — ищи потом правды.

— Сойдем, сойдем. — От бывшего спокойствия и неторопливости у Мишкина не осталось и следа.

Выйдя из такси, они сразу же побежали. В сумерках виднелись лишь их силуэты. Впереди быстро двигалась неправдоподобная, от темноты еще более увеличивающаяся высота, верста — уж не знаю как это назвать. А сзади бежала женщина, нижняя половина которой была двумя крылами.

В школе его ребята звали — бесконечная прямая. Но сейчас бежал длинный изломанный столб и сзади летела птица.

В коридоре их встретила сестра: «Больной в операционной. Все врачи там».

Пульс — относительно хорош. Давление держит. Уже что-то капает в вену.

— С больным говорили?

— Естественно.

— А с родственниками?

— Терапевты разговаривали.

— А что терапевты говорят? — это уже Галя интересуется. Она часто, в этой формально чужой для нее больнице, дает по ночам наркоз. Когда в тяжелых случаях вызывают Мишкина — едет и она, если не дежурит.

— А терапевты говорят то же самое: помирает больной и ничего сделать нельзя.

— Кардиограмма что?

— Считают, что эмболия.

— Когда инфаркт был?

— Срок уже большой. Ходил уже.

— Все равно. Другого-то выхода нет.

— А это, думаете, выход? Доктор Онисов полон сомнений.

— Нет, вы уникумы. Это же полная безнадежность. Ничего не выйдет. Приехали! Сейчас работы на всю ночь. Силы все истратим. Лекарств уничтожим — спасу нет. Кровь по «скорой» со станции привезли — и ее истратим.

Мишкин уже переоделся в операционную пижаму.

— Кровь заказали?

— Уже привезли.