возникали в прямой видимости крепостные башни, теперь вырастали нефтяные вышки и заводы. Те же почти заброшенные крепости вдруг превращались в оживленные рабочие поселки. Здесь уже не видно было русских офицеров в папахах и черкесках с газырями, зато частенько встречались цивильные господа в жилетках с золотыми цепочками от часов. По этим часам и жил теперь Северный Кавказ.
Говорят, что в Алагире добывают серебро, в Чиркее — серу, а из Кульпты, что на реке Араке, везут каменную соль. В ущельях скоро не будет слышно орлиного клекота из-за грохота работающих машин, олени и кабаны уйдут из лесов, напуганные железным лязганьем. В устье Терека, рассказывают люди, на огромных плотах артельщики ежедневно пластуют наловленную рыбу на балык, тешку и икру.
А сами горцы! Что с вами случилось, вольные народы? Давно ли вы полюбили деньги? Давно ли делали из монет монисты, серебром украшали узды и кинжалы? А что же теперь? По аулам теперь ткут шелка, шьют обувь, галуны, бурки, вышивают ковры. Но не для личного пользования. Сами ходят в рванье, в старом, залатанном тряпье — все делают на продажу.
Что корить чеченцев? Сам Аслан вот добыл коня не себе, а чтобы продать подороже. Если раньше чеченцы ценили благородство рода и личную храбрость джигита-жениха, то теперь хотят выдать Айшат за мешок золота. Вот и решил Аслан Мидоев быстро разбогатеть, а, получив в жены Айшат, опять жить, как прежде, как жили его предки — джигиты Мидоевы. Ведет теперь он Меченого к Давлет-хану, который, вроде, по крови чеченец, а по облику и речи — настоящий гяур. Построил большой дом на равнине, завел у себя европейские порядки, подружился с русскими чиновниками и каким-то богатым англичанином, нанял дворню за деньги. Ездит не верхом, а в коляске! Только вот чеченцы к нему служить не идут, ногайцев и кумыков Давлет-хан держит. Так это пока, а что там дальше будет…
Усадьба Давлет-хана причудливо сочетала в себе детали горской традиционной постройки и русского загородного имения. Ханский дом с трех сторон действительно напоминал горскую саклю, только огромных размеров, с открытой галереей, правда, с большими окнами. С фасада же он представлял собой копию того самого дома в провинциальной Калуге, в котором жил плененный Шамиль: так же асимметрично расположенные фронтон и скромный главный вход. Раздраженный и мучимый ревматизмом, лечение которого и занесло его на Северный Кавказ, архитектор Вессен специально ездил в Калугу, по дороге туда и обратно ругая на разные лады «чеченского Журдена».
Когда фасад был уже оштукатурен, Давлет-хан придирчиво его осмотрел, сравнил с фотографическим изображением, икнул пару раз, видимо, еще от дорожной ругани доктора Вессена, и замотал головой.
— Милостивый государь, — сказал он подчеркнуто вежливо, но вращая глазами, как настоящий абрек. — Вы архитектор или рисовальщик?
— Не понимаю вас, ваше сиятельство, — архитектор попытался заглянуть через плечо Давлет-хана, чтобы взглянуть на фотоизображение оригинала, но тот, как вредный ребенок, спрятал от него карточку.
— Милостивый государь, — опять повторил чеченский князь почему-то полюбившееся ему обращение. — Что же тут понимать? Я плачу вам большие деньги, а вы меня изволите обманывать! Где, я вас спрашиваю, колонны? Раз, два… четыре штука… четыре штуки?
— Прошу прощения, — смутился Вессен, вообще-то ожидавший какой-нибудь непредсказуемой реакции от «туземного вождя», — разве вы не видите?
— Так вижу, а так…
Давлет-хан широкими шагами прошествовал через двор до угла здания и встал в профиль к фасаду.
— А так — не вижу!
— Это вполне естественно, — облегченно вздохнул архитектор. — Как бы вам объяснить? Это, понимаете ли, псэвдоколонны, — Вессен даже заговорил с кавказским акцентом, чтобы его лучше уразумели, хотя Давлет-хан говорил по-русски совершенно чисто. — Они нэ нэсут ныкакой конструктывной нагрузки… Они только украшают, как будто нарисованы на фасаде…
— Ага! — закричал обрадованный чеченский князь, словно сразил кровного врага. — Я же и спрашиваю вас: вы архитектор или рисовальщик? Зачем мне нужны нарисованные колонны? Разве я плачу вам не достаточно, милостивый государь? Псевдоколонны… Мне казалось, что я могу рассчитывать и на настоящие! Или вы считаете иначе?
Хотя Давлет-хан и носил костюмы английского покроя, но сейчас был одет еще и в черкеску с обязательными газырями и кинжалом за поясом. Рука, положенная на рукоять холодного оружия, придавала вопросу дополнительный вес. Архитектор Вессен только рукой махнул. Что тут было спорить? Захочется «туземному вождю», так он на Парфенон индейский вигвам водрузит, а сбоку минарет поставит.
Так на фасаде дома Давлет-хана появились странно торчащие колонны коринфского ордера — тонкая ирония архитектора Вессена над дикими нравами туземного дворянства. Что же касается Парфенона, вигвама и минарета, то с южной стороны усадьбы была построена боевая чеченская башня, которые издавна строились в горских аулах, правда, более высокая и архитектурно правильная.
Аслан Мидоев не понимал архитектурного юмора, зато он хорошо разбирался в лошадях. Но, въезжая в широкие ворота усадьбы Давлет-хана, он решил просить не триста рублей за Меченого, как думал в степи, а все четыреста серебром. Увидев же толстые белые колонны с причудливыми узорами на верхушке, Аслан принял решение, что не уступит Давлет-хану ни рубля.
Как из-под земли позади Аслана появились два коренастых ногайца. Они сказали, что хозяин велел привести коня к нему на задний двор для осмотра, но Аслан не позволил. Он так и остался стоять посреди двора между кустов акации, к которым Меченый тянулся мягкими губами.
— Ассалам алайкум! — услышал он приветствие Давлет-хана.
— Ва алайкум салам! — ответил Аслан.
Давлет-хан подходил к нему в сопровождении нескольких слуг и работников. Тут же появились плетеные стулья. Только тогда Аслан передал повод Меченого слуге-ногайцу. Давлет-хану подали раскуренную трубку, должно быть, персидской работы. Он сделал глубокую затяжку и окутался клубами дыма. Аслан подумал, что от седого табачного дыма так рано поседел Давлет-хан. Выпущенное из носа колечко дыма зацепилось за ус и стало раскручиваться. Седой ус словно вырос на глазах. Давлет-хан спросил о здоровье родителей, прозрачный ус оторвался от губы и растворился в воздухе. Аслан ответил и спросил сам. Так они отдавали дань горскому этикету, хотя каждый думал о предстоящей торговой операции. Традиционную часть поскорее скомкали, Давлет-хану не терпелось увидеть прекрасное животное, тревожно переступавшее ногами и фыркавшее за кустарником.
В табуне Давлет-хана было около четырехсот лошадей. Несколькими косяками здесь были представлены известные горские породы, разбросанные обычно по многочисленным табунам многочисленных народностей Северного Кавказа. Здесь же, у Давлет-хана, богатый покупатель из России или даже Европы мог выбрать себе и коня солук, и 6е-чикан, и абоку, и куденет, и джаражды. Русские дворяне не умели торговаться, а редким немцам и англичанам Давлет-хан пока еще уступал в цене, ждал, когда из Европы поедут настоящие, большие купцы.
Теперь вот он заказал юному Мидоеву привести от адыгов хорошего шалоха. Шалоха у него в табуне не было, а покупатель был — русский полковник Нефедов.
Вот и прислушивался Давлет-хан к звукам за кустами, уже по ним угадывая резвость и стать своего нового коня.
— Значит, привел мне шалоха? — спросил, наконец, Давлет-хан.
— Лучше, чем шалоха, — ответил Аслан.
— Лучше? — Давлет-хан нетерпеливо заерзал в плетеном кресле, он почувствовал, что Аслан не врет, и что предстоит горячий торг. — Молодость твоя и горячность, Аслан, летят впереди твоего коня. Где ты видишь красивое, опытный глаз видит слабое и ненадежное. Сколько коней в табуне твоего отца?
— У него нет табуна, — вспыхнул Аслан.
— Не сердись, Аслан, — усмехнулся Давлет-хан. — Нет табуна у отца, будет у сына. Но ведь чтобы выбрать самое хорошее, надо выбирать из многого. У тебя пока нет многого, а у меня большой табун самых лучших лошадей Кавказа. Слушай старшего, юноша. Не спеши слишком во мнениях и желаниях… Давай же, посмотрим твоего «лучшего». Ведь говорят издавна горцы: не знаю — одно слово, а знаю, видел — тысяча слов. Посмотрим твоего «лучшего»…
