Аслан видел, как жадно загорелись глазки Давлет-хана при виде красавца-коня, как толстые пальцы его стали в нервном нетерпении поглаживать седые усы, но змеиный рот сказал совсем другое:

— Слушайся всегда старших, юноша, и будут у тебя табуны лучших коней. Действительно, лучших коней. Этого же ты поспешил так назвать. Теперь вижу, что поспешил… Скажу тебе, что коня ты привел негодного. Сам погляди. Голова у него, как у черкеса. Видишь «клюв ворона»? А пятна на гриве и хвосте, как у трамовской породы. Да вот и на морде — белая метка. Нет, Аслан, дурного коня ты привел. Ночью угонял? Плохо смотрел?

Аслан не отвечал, только глаза его сузились, как у калмыка, талия, казалось, еще туже стянулась поясом, а широкая грудь чаще заходила от возбужденного дыхания. Меченый почуял волнение Аслана и задрожал каждой жилкой под тонкой кожей, заходил в поводу, став от этого еще прекраснее.

— Разве взять его коляску возить? — говорил задумчиво Давлет-хан, таращась изумленно дальним от Аслана глазом на Меченого. — Только из уважения к твоему роду Аслан и учитывая твою неопытность в этом деле, дам тебе за этого… сорок рублей. Что молчишь, Аслан? Кто тебе за него больше даст?

— За такого коня, которому цены нет, даешь, как за барана? — спросил Аслан сквозь зубы, к концу вопроса переходя почти на шипение. — Хочешь меня, Аслана Мидоева, обмануть?

Кулак Аслана уже разжался у пояса, но неожиданно юноша успокоился, даже легкая улыбка скользнула по его губам.

— Ты назвал свою цену, Давлет-хан, — спокойно сказал он. — Я выслушал и не согласился. Я уезжаю, и конь останется со мной. Значит, такова воля Аллаха.

Меченый будто услышал, что остается с Асланом, весело ржанул, но Давлет-хан не улыбнулся в ответ, а злобно оскалился.

— Ты говоришь с самим Давлет-ханом, юноша. А знаешь ли ты, что может сделать с тобой Давлет- хан? Или ты еще веришь в свободных джигитов? Ты думаешь, что чеченцы так и будут всю жизнь скакать по горам, орать шакалами и красить бороды? Ошибаешься, юноша, разве ты не видишь, как быстро меняется все на Северном Кавказе? Во Владикавказ приходит теперь «огненная почта», как вы ее называете, чеченская нефть продается и покупается. Все теперь продается и покупается, в том числе и твоя свобода джигита. Ты понял меня, мальчишка? Я мог бы вышвырнуть тебя за ворота, мог бы сдать тебя, конокрада, властям. Ведь ты украл уже не одну лошадь, Аслан. Так? Но Давлет-хан — добрый человек, уважающий законы гостеприимства, прощающий тебе глупость молодости… Я даю тебе деньги. Даже больше, чем обещал. Вот тебе пятьдесят рублей и пусть Аллах укажет тебе верный путь в этой жизни…

Давлет-хан протянул ему несколько бумажных ассигнаций, но Аслан сделал только легкое движение рукой, сверкнул клинок кинжала, и в руках князя оказались аккуратно, по самые пальцы, отрезанные кусочки купюр. Это был не удар, так вскидывается вверх рука в лихом горском танце. Вот и сейчас закружились в воздухе, будто танцуя, бумажные ассигнации.

В полной тишине, перед бледным лицом Давлет-хана, который не отрываясь смотрел на стальное жало, Аслан послал кинжал в ножны и готов был уже идти к Меченому… но не успели разрубленные деньги коснуться земли, как жесткое волосяное кольцо охватило его руки и туловище, а другое кольцо стиснуло горло. Он хотел закричать, но свет вдруг погас, словно луна закрыла солнце или Меченый заслонил ему белый свет своей черной шкурой…

«Мне было здорово. Какая потрясающая жизнь скоро начнется. У них у всех такие головы. Они столько сделали. А я? Что сделала я? Я хочу быть такой же, чтобы они были со мной на одном уровне, чтобы считались с моим мнением, чтобы увидели во мне не папину дочку, а женщину. Чтобы сошли с ума и застрелились!»

Она писала быстро и абсолютно не думала о том, какое впечатление ее строчки могут произвести на других — для других они не предназначались, а, наедине с собой, слава Богу, можно быть искренней.

«Все на меня смотрели. П. Р. и С. Т. прошли совсем рядом. Я даже почувствовала запах одеколона. При этом С. Т. совершенно откровенно на меня оглянулся. Я была независима и неприступна. Сама мечта. Но это было так здорово! Надо работать над собой! Жить, а не существовать! Поразить всех в следующий раз, да так, чтобы ого-го! Кстати, познакомилась поближе с одним смешным мужиком. Алекс. 36. Так заколосился рядом! Артист. Непризнанный гений. По-моему, он мне позвонит. Телефон я ему дала. Записать было нечем, и он вынул английскую булавку, проколол себе палец и записал кровью на белоснежном манжете рубашки. Не скажу, что мне было неприятно. Хотя — эффект дешевый. Думает, я дура совсем. А я не совсем. Ха-ха. Но теперь я все равно жду этого дурацкого звонка. Хотя зачем? Ясно же, что это не то, что мне надо. А что мне надо?»

За окном уже занимался рассвет. Весенний. Безумно счастливый и мощный. «Как хорошо, — строчила Мила, — когда все впереди. И как хорошо, что я не знаю, что именно. Я никогда бы не пошла к гадалке. Вот уж мрак. Жить и пытаться предугадать, скоро ли то, что она тебе нагадала. А может, уже было, а ты и не заметила. Да даже, если завтра суждено умереть — как хорошо, что человеку не дано об этом знать заранее.

Вот экзамены — как смерть. И точно знаешь, что она все равно наступит. И весь год от этого дурной. Вся радость — не в радость. Пойдем на дискотеку — нет, ты что, мне надо заниматься. Пойдем по магазинам — ты что, у меня контрольная. Фу. Когда уже настанет жизнь? Настоящая, без экзаменов. Без нервов. Один сплошной праздник. Делай, что хочешь! Как надоело… Сил нет. Зачем, зачем мне эта химия? Мне бы к институту готовиться, так нет — нефтепродукты учи. А у меня портретное сходство не получается… Левшинов достал… Нанять бы кого-нибудь, чтоб за меня экзамены сдавал… И вообще, чтоб на прививки за меня ходил, с тарзанки прыгал и в институт поступал. А книжку мне! Она мне сердце греть будет, когда под пули вместе полезем… Увы. Работаем без дублера».