Закончились доклады, заключительные слова и прения. Приступили к голосованию – резолюция Ленина о ратификации мира была принята большинством: 30 голосов – за, против – 12, воздержалось – 4 (там же, стр. 175).

Когда начали обсуждать добавления и поправки, то острые споры разыгрались вокруг тактики Троцкого в Брест-Литовске, которая была выражена в формуле «ни войны, ни мира». Были внесены три резолюции:

Резолюция Крестинского: «Тактика неподписания мира в Бресте была совершенно правильной тактикой».

Резолюция Зиновьева: «Съезд приветствует брестскую советскую делегацию за ее громадную работу в деле разоблачения германских империалистов, в деле вовлечения рабочих всех стран в борьбу против империалистических государств» (стр. 131). Резолюция Зиновьева, за спиной которого стоял Ленин, дипломатически обходила вопрос о правильности или неправильности тактики Троцкого. Угадав смысл маневра резолюции Зиновьева, Троцкий заявил, что в Бресте он вел тактику, одобренную большинством ЦК, что подтвердил и сам Зиновьев (Зиновьев: «Троцкий по-своему прав, когда сказал, что действовал по постановлению правомочного большинства ЦК». – Стр. 134-135).

Когда проголосовали обе эти резолюции, создалась совершенно путаная картина: за резолюцию Крестинского голосовало 15 делегатов, против – 4; за резолюцию Зиновьева – 20, против 3. Поэтому председательствующий Свердлов объявил обе резолюции принятыми, что вызвало протест Зиновьева.

Чтобы внести полную ясность и заставить своих противников раскрыть карты, Троцкий внес собственную резолюцию, осуждающую Троцкого: «Съезд считает заявление нашей делегации о неподписании мира ошибочным» (стр. 133). После бурных дебатов, резолюция Троцкого, резолюция об осуждении его тактики в Бресте, была отвергнута съездом (стр. 137), а была принята более или менее каучуковая резолюция Зиновьева. Ленин, который в заключительном слове говорил, что «тактика Троцкого, поскольку она шла на затягивание, была верна: неверной она стала, когда было объявлено состояние войны прекращенным и мир не был подписан» (стр. 111), теперь, во время дебатов вокруг тактики Троцкого, не сказал ни слова. Не мог он опровергнуть и заявление Троцкого, что в ноябре 1917 года с немцами можно было заключить мир на лучших условиях, но «все, в том числе и т. Ленин, говорили: «Идите и требуйте от немцев ясности в формулировках, уличайте их, при первой возможности оборвите переговоры и возвращайтесь назад» (стр. 66).

Чтобы закончить с темой Брестского мира, важно ответить на следующие вопросы:

Существовала ли реальная опасность, что немцы дойдут в своей политической программе ведения войны до требования свержения большевистской власти, а в своей военно-захватнической программе до оккупации Центральной России?

Была ли правильной оценка Ленина состояния боеспособности немецкой армии, его вера в то, что она бесконечно может наступать («этот зверь прыгает сильно»)?

Теперь мы располагаем огромной исторической документацией, – немецкой, англосаксонской, французской, советской, – чтобы удовлетворительно ответить на эти вопросы. Скрытые факторы и тайные замыслы военно-политической стратегии, как и тайная война разведывательных центров участников первой мировой войны теперь в значительной мере уже раскрыты, изучены, доступны для анализа, сравнения, выводов (особенного внимания заслуживают здесь такие фундаментальные немецкие труды, как многотомная работа 'Die Ursachen des deutschen Zusammenbruches im Jahre 1918', изданная после первой войны в Берлине, и 'Ursachen und Folgen', изданная в Западном Берлине после второй мировой войны). Чтобы ответить на вышепоставленные вопросы, нет никакой необходимости предпринимать широкую историческую экскурсию в дебри той эпохи. Главный критерий всех критериев – время показало, что Ленин абсолютно ложно оценил материально-военные возможности Германии, переоценил ударную, наступательную силу ее армии, совершенно недооценил не только возможности организации новой (революционной) оборонительной войны со стороны России, но и сделал грубые просчеты в отношении неизбежности победы стран Антанты над Четверным союзом, особенно с тех пор, как Америка вступила в войну.

Между тем, сами руководители германской армии, не говоря уже о германском правительстве, уже в то время, когда Ленин вел переговоры о капитуляции, пришли к убеждению, что вести победоносную войну они не в состоянии. Изданы воспоминания графа Чернина, австро-венгерского представителя в Бресте, который писал, что если бы хватило сил, немцы вели бы не переговоры, а начали бы наступление на Петроград. Цитируя Чернина, Троцкий пишет: «10 февраля делегации Германии и Австро-Венгрии пришли к заключению: «состояние, предложенное Троцким должно быть принято»… Кюльман, по словам Чернина, с полной уверенностью говорил в Бресте о необходимости принять мир де факто. Один генерал Гофман выступил против этого» (Л. Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 114).

Такой авторитетный свидетель, как генерал Людендорф еще по свежим следам войны (его книга вышла в 1919 г.) писал, что в начале 1918 года задача германского командования сводилась лишь к тому, чтобы не дать большевикам организовать новый восточный фронт и поэтому нанести им короткий, сильный удар, но, добавляет он, «о широкой операции не могло быть и речи» (Erich Ludendorff, 'Meine Kriegserinnerungen', Berlin, 1919, S. 447). Тот же Людендорф, оберквартирмейстер главной квартиры, глава крайне правой военной клики, пишет, что он был против уничтожения России, как государства. После последнего наступления 18 февраля Германия ставила только такие условия мира, которые «избегали всякого вмешательства во внутриполитическую и хозяйственную жизнь России и не навязывала ей ничего, что не было бы совместимо с честью независимого государства и что поработило бы его жителей… Поучительно сравнить мир, который тогда получила Россия, с тем миром, который она могла бы получить» (там же, стр. 450). Генерал делает два очень важных сообщения, почему большевики так спешили заключить с немцами мир. Во-первых, говорит он, там, куда наша армия приходила, «население чувствовало себя освобожденным от большевизма» (стр. 452), во-вторых, сперва большевики были не прочь, при упорствовании немцев, вместе со странами Антанты продолжать войну (это мы уже видели выше), но «как только советское правительство увидело, что Антанта хочет его свергнуть и поставить у руля другое правительство, от которого она ждет проявления больших усилий для ведения войны, то оно (советское правительство) отвернулось от Антанты и повернулось к Германии, чтобы укрепить власть внутри страны» (стр. 459).

Как уже указывалось, немцам как раз нужна была партия капитуляции на Восточном фронте, чтобы сосредоточить потом все свои главные силы на опасном Западном фронте. Сохранился чрезвычайно интересный документ германского министерства иностранных дел по вопросу о том, как Германия относилась к возможности образования в России другого, демократического правительства вместо большевистского. Это письмо заместителя государственного секретаря из Берлина 9 января 1918 года государственному секретарю Кюльману, который находился на переговорах с Троцким в Брест-Литовске. В письме сообщается, что к германскому послу в Стокгольме обратился социалист-революционер, который передал послу содержание письма лидера с.-р. Чернова. В этом письме представитель партии Чернова рисует массовый красный террор, при помощи которого большевики держатся у власти, но недалеко время, когда вся страна отвернется от Ленина и тогда спасение России – на путях Учредительного собрания. Партия Чернова предлагает немцам отказаться от своей ставки на вероломных большевиков и заключить честный и продолжительный мир с демократической Россией. Информируя обо всем этом, заместитель