— Ты койчего не знаешь, Тодд, — цедит он, раздувая ноздри. — Тебе коечто не объяснили.
— Что же? — спрашиваю я, но тут раздается лязг замка, и дверь отворяется.
В комнату врывается Дейви с винтовкой.
— Пошли, — говорит он мне. — Па зовет.
Я выхожу за ним, не сказав ни слова, а мэр кричит «Эй!» нам вдогонку. Дейви запирает дверь.
— Пятьдесят шесть наших убито, — говорит Дейви, пока мы спускаемся по винтовой лестнице. — Мы убили дюжину, еще столько же взяли в плен, но им удалось выкрасть почти две сотни заключенных.
— Две сотни?! — Я останавливаюсь как вкопанный. — Но сколько же тогда человек сидело в тюрьмах?
— Пошли, ушлепок, па ждет.
Я догоняю его. Мы проходим к главным воротам собора.
— Эти стервы… — Дейви качает головой. — Ты не поверишь, на что они способны. Они взорвали казарму! Казарму! Там живые люди спали!
Мы выходим из собора. На площади царит хаос. Небо на западе до сих пор дымится, отчего все вокруг погружено в дымку. Солдаты, кто в одиночку, кто отрядами, бегают туда-сюда: одни ведут пленных, другие охраняют группки перепуганных до смерти женщин и отдельные группки таких же перепуганных мужчин.
— Но мы им задали жару, — добавляет Дейви, мерзко гримасничая.
— Ты тоже там был?
— Нет. — Он смотрит на свою винтовку. — Но в следующий раз буду.
— Дэвид! — слышим мы. — Тодд!
К нам скачет мэр — так стремительно, что из-под копыт Морпета вылетают искры.
— Что-то стряслось в монастыре! — кричит он. —
Хаос царит по всему городу. Куда не сунься, всюду солдаты: они сгоняют мирных жителей в шеренги и заставляют тушить ведрами небольшие пожары от первых трех бомб — те, что уничтожили котельную, электростанцию и склад. Они до сих пор полыхают, потомушто все пожарные шланги брошены на тушение тюрем.
— Ничего, скоро от них мокрого места не останется, — говорит Дейви.
— От кого?
— Ну, от «Ответа» и их пособничков.
— Тогда люди вымрут.
— Почему? — мы-то выживем. Будет с чего начать.
Чем дальше от города, тем тише становится на дороге. В конце концов мне даже начинает казаться, что все нормально — вот только за нашими спинами в небо поднимаются столпы дыма. На дорогах так безлюдно, словно наступил конец света.
Мы проезжаем мимо холма с грудой железок на вершине. На тропинке, ведущей к этой груде, нет ни одного солдата. За последним поворотом показывается монастырь.
Мы резко осаживаем лошадей.
— Вот дерьмо! — говорит Дейви.
Всю переднюю стену монастыря снесло под корень. На стенах — ни одного стражника, а на месте ворот зияет огромная дыра.
— Стервы, — бормочет Дейви. — Они выпустили их на свободу.
От этой мысли у меня внутри все улыбается.
(так вот что она сделала?)
— Теперь и с этими тварями придется сражаться, — хнычет Дейви.
Но я уже соскакиваю с Ангаррад, в животе какая-то странная приятная легкость.
(так вот зачем она с ними связалась?)
Я чувствую такое…
Такое
Я бегу во весь дух к дыре, крепко держа винтовку, хотя, скорей всего, она мне не понадобится.
(Ах, Виола, я же знал, что могу на тебя рассчи…)
И тут я все вижу.
Мир останавливается.
Сердце уходит в пятки.
— Ну что, сбежали? — спрашивает Дейви, догоняя меня.
А потом видит и он.
— Какого хр…
Спэклы не сбежали.
Они все на месте.
Все до единого.
Все тысяча сто пятьдесят.
Мертвы.
— Ничего не понимаю, — оглядываясь по сторонам, говорит Дейви.
— Заткнись, — шепчу я.
Все дощатые стенки для фундамента снесло подчистую, такшто перед нами — опять ровное поле. Всюду лежат груды трупов: один спэкл на другом, кто-то просто на траве, словно их расшвыряла некая сила. Самцы, самки, детеныши — раскиданы по полю, точно мусор.
Где-то неподалеку по-прежнему горит пожар, и белый дым обволакивает груды трупов, он щупает их белыми дымчатыми пальцами и не находит ничего живого.
И тишина.
Ни цоканья, ни шорохов, ни
— Надо сказать па, — говорит Дейви, уже разворачиваясь. — Надо сказать па!
Он бежит за ворота, запрыгивает на Урагана и выезжает на дорогу.
Я не еду за ним.
Ноги несут меня вперед, сквозь трупы, винтовка тащится по земле.
Некоторые груды тел выше меня ростом. Мне приходится задирать головы, чтобы разглядеть мертвые лица, открытые глаза. Травянухи уже вьются вокруг пулевых отверстий. Похоже, всех их перестреляли — большинству пули влепили ровно промеж глаз, другие зарезаны — кому-то вспороли глотку, кому-то грудь. Местами валяются оторванные руки и головы…
Я роняю винтовку в траву, почти не замечая этого.
Иду дальше, не моргая, разинув рот, не веря собственным глазам, не в силах оценить масштабы…
Потомушто мне приходится перешагивать через трупы с раскинутыми руками, на которых поблескивают железные ленты — это
Это я…
О, боже.
О, боже, я их ненавидел…
Я пытался, но ничего не мог с собой поделать.
(нет, мог…)
Я вспоминаю, сколько раз осыпал их проклятиями…
Сколько раз называл их овцами…
(нож в руке, удар…)
Но
