Это правда. Всех спэклов поделили на несколько команд по десять и двадцать человек и равномерно распределили по монастырским владениям — кто-то разбирает внутренние каменные перегородки, кто-то копает землю. Остальные разносят выкопанное по другим участкам. Моя группа уже почти закончила рыть траншею под фундамент первого здания. Я работаю лопатой. Спэклам приходится копать голыми руками.

— Неплохо, — говорит мэр. — Очень хорошо.

Шум Дейви так раздувается от гордости, что мне за него стыдно. Никто на него не смотрит.

— А ты как, Тодд? Как идет твое утро?

— Умоляю, не трогайте ее, — говорю я.

— Умоляю, не трогайте ее! — передразнивает меня Дейви.

— Последний раз повторяю, Тодд, — говорит мэр, — я не собираюсь причинять ей вред. Я только хочу поговорить с ней. И планирую сделать это прямо сейчас.

Мое сердце чуть не выпрыгивает из груди, Шум вскидывается.

— О, ему не нравится, па! — говорит Дейви.

— Тихо, — осаживает его мэр. — Тодд, ты еще не захотел мне что-нибудь рассказать? Чтобы мой визит к Виоле прошел как можно быстрее и безболезненней для всех?

Я сглатываю.

А мэр просто смотрит на меня, смотрит в мой Шум, и у меня в голове складываются слова «Прошу, не трогайте ее», сказанные моим и его голосом одновременно. Они пролезают во все щели, суются туда, куда не просят, пытаются открыть запертые двери, перевернуть все камни и пролить свет на то, что должно оставаться в тени, прошу, не трогайте ее, — снова и снова, такшто в конце концов меня прямо подмывает сказать (океан), я уже сам хочу отпереть эти двери (океан), хочу выполнить все его требования, потомушто он прав, прав по всем статьям, и кто я такой, чтобы сопротивляться…

— Она ничего не знает, — дрожащим голосом повторяю я, почти задыхаясь.

Мэр выгибает бровь:

— Ты чем-то взволнован, Тодд? — Он подъезжает поближе. Сдавайся, говорит Морпет. Дейви видит, что все внимание мэра обращено на меня, и даже издалека я слышу ревность в его Шуме. — У меня есть одно верное средство от волнений, Тодд.

Он смотрит мне в глаза.

Я — круг, круг — это я.

Эти слова извиваются в моем мозгу, бутто червяки в яблоке.

Снова и снова, прямо внутри меня.

— Что это значит? — еле выговариваю я, потомушто от тяжести этих слов мне трудно даже пошевелить губами.

А потом раздается звук.