идеологии. Даже 'в то время, когда вся страна бредила революцией, и в церковных кругах одна за другою возникали, хотя и эфемерные, церковно-политические организации, о. Павел оставался им чужд, - по равнодушию ли своему вообще к земному устроению, или же потому, что голос вечности вообще звучал для него сильнее зовов временности' [С.Я. Булгаков]. Однако едва ли не последней работой Флоренского стал именно политологический трактат 'Предполагаемое государственное устройство в будущем' (1933), целиком посвященный проблемам преобразования СССР в единое 'самозамкнутое' государство.

Флоренский отличался политическим консерватизмом, 'повиновением всякой власти'. В основе его убеждений лежал принцип принятия данности, сознания ее необходимости - будь то политическая жизнь страны или его личная судьба. Это в полной мере отразилось в его лагерном трактате. Идеал Флоренского - средневековый тип миросозерцания и соответствующий ему иерархический тип власти (монархии). Он был противником всякой демократической системы, и на этом основании даже деспотический режим большевиков представлялся ему имеющим некоторую ценность, так как он 'отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентарных и подобных предрассудков'. Задача государства, по мнению Флоренского, состоит не в том, чтобы возвестить формальное равенство всех граждан, а в том, чтобы определить каждому гражданину сферу его 'полезной деятельности'. Эта сфера никоим образом не должна касаться политики, которая столь же недоступна массам, как 'медицина

165

или математика'. Политика - дело избранных, и прежде всего одного лица, монарха. Для Флоренского фигура монарха имела сакральное значение: '...самодержавие царя относится к числу понятий не правовых, а вероучительных, входит в область веры, а не выводится из внерелигиозных посылок, имеющих в виду общественную или государственную пользу'. Монарх действует на основании 'интуиции', он занят не выяснением того, 'что уже есть', а 'прозрением' в то, 'чего еще нет'. Это лицо 'пророческого склада', 'ему нет необходимости быть ни гениально умным, ни нравственно возвышаться над всеми'; для него достаточно осознавать свое право творить новый строй. Это право - сила гения, оно 'одно только нечеловеческого происхождения, и потому заслуживает названия божественного'. Роль монархической власти особенно возрастает в переломные моменты истории, о чем свидетельствует трансформация большинства политических систем XX столетия в сторону единоличного правления. Примерами могут служить Муссолини и Гитлер. Вероятно, в этом же ряду подразумевался и Сталин; во всяком случае, Флоренский, рассуждая о попытках 'человечества породить героя', недвусмысленно намекал: 'Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели'.

Государственный строй СССР представлялся Флоренскому сугубо авторитарным². Политика отделялась от всех других областей общественной жизни и строилась на основе предельной централизации. Все остальное должно было быть 'децентрализуемо, но опять на начале систематически проведенного единоначалия, а не в духе демократическом'. Отношение центра к автономным республикам предполагало проведение двоякого рода тенденций: с одной стороны, самой широкой 'индивидуализации' отдельных республик во всем, что непосредственно не затрагивало целостности государства, а с другой - безусловной 'унификации', подчинения всех основных политических программ центру, верховной власти. Автономные республики избавлялись от 'сепаратистских стремлений и неясной мечты о самостоятельности'. Каждая из них обретала собственное 'предназначение', с учетом особенностей и специфики своего исторического развития. Не оставалось места для уравнительного единообразия: скажем, 'от евреев можно получить нечто большее, чем колхозы'. В целях укрепления политической централизации предусматривалось сохранение общегосударственного языка, каковым признавался 'русский литературный язык'. По мнению Флоренского, он не совпадал с 'разговорным языком великорусских масс'. Даже 'специфическим' русским шрифтом, на его взгляд, являлся не 'гражданский', а 'церковнославянский'. Желая

166

четче отличить общегосударственный русский язык от 'великорусского диалекта', он предлагал все названия железнодорожных станций в РСФСР писать не только гражданским, но и церковнославянским шрифтом.

На основе подобных преобразований СССР должен был трансформироваться в 'самозамкнутое' государство. В нем получал реализацию 'принципиальный запрет каких бы то ни было партий и организаций политического характера'. Флоренский считал, что оппозиционные партии только тормозят деятельность государства; партии же, изъявляющие 'особо нарочитую преданность', попросту излишни, ибо развращают власть, разлагают политическую систему. Зато всячески поощрялись организации бытовые, религиозные, научные, культурно-просветительные; они придавали разнообразие общественной жизни, усиливали воспитательное значение культуры. Однако и здесь требовался 'политический надзор', дабы не нарушалась 'демаркационная линия', разделяющая политику от культуры.

Политическая философия Флоренского была во всех отношениях не только консервативна, но и реакционна, что несомненно составляет глубокую загадку его трагической личности.

4. Теория 'всемирного народоустройства'. В атмосфере гулаговского бесправия вызрела еще одна политологическая утопия, которая в отличие от сугубо прагматических построений Флоренского, была всецело проникнута высоким гуманизмом и религиозным этицизмом. Речь идет о теории 'всечеловеческого братства', созданной Д.Л. Андреевым (1906-1959), автором единственного в своем роде трактата 'Роза мира' (1991).

Вглядываясь в реалии XX в., Андреев приходил к апокалиптическому ощущению времени: '...я принадлежу к тем, кто смертельно ранен двумя великими бедствиями: мировыми войнами и единоличной тиранией'. Его особенно удручало то, что человеческая культура, даже в своих высочайших проявлениях, как религия и наука, бессильна противостоять необычайно возросшей мощи зла, его способности 'маскироваться', 'подменять' добро. В людях постепенно угасает 'стремление к всемирному', они все более разобщаются на враждебные сообщества, усиливая 'деспотические образования', т.е. государства. Конечно, сущность государства не сводится к одной только тирании. На протяжении целых веков оно выступало 'единственной неуклонной объединительницей людей', предотвращая от них опасность хаоса и войн. Но государство 'цементировало общество на принципах насилия', вовсе не заботясь о нравственном содержании своих деяний. В результате восторжествовало властное, деспотическое начало. Так возникли современные 'государственные громады', хищные по своей природе, чуждые идеалам мира и социальной гармонии. В их распоряжении оказались наука и техника, служащие им с такой же покорностью, с какой церковь служила феодальным владыкам. Каждое их достижение, каждый успех немедленно обращается против 'подлинных интересов человечества', отдаляет 'путь ко всемирному единению'. И не благо

167