Именно этим объяснялось его неприязненное отношение к европеизации, т.е., собственно, романо- германизации России. Самую большую опасность ее он видел в расчленении 'национального тела' государства, в разрыве его 'национального единства'. Европеизированный народ, по мнению Трубецкого, отбрасывает свое прошлое, заклеймив его эпитетом 'варварства'. Все свое самобытное, национальное начинает ему казаться пустым и ничтожным. Он не испытывает больше психологического комфорта в собственной культуре. 'Патриотизм и национальная гордость в таком народе - удел лишь отдельных единиц, и национальное самоутверждение большею частью сводится к амбициям правителей и руководящих политических кругов'. Россия многократно подтверждала это своим примером.

Сама европейская культура находится в состоянии 'исторически последовательных изменений'; а потому приобщение к ней разных поколений порождает конфликт 'отцов и детей'. То, что для западных народов составляет органический процесс культурного творчества, к неофитам романо-германства приходит в виде готовых результатов, не связанных между собой духовным преемством. Оттого в европеизированном обществе всякое развитие принимает форму 'скачущей

155

революции', т.е. резкого перехода от 'застоя' к 'взлету', и наоборот. Каждый 'скачок' ознаменовывается новым заимствованием, а застой приходится на период согласования заимствованного с остальными элементами национальной культуры. За время застоя, понятно, происходит очередное 'отставание от Запада', на преодоление которого растрачиваются новые свeжиe силы. 'История европеизированных народов, - писал Трубецкой, - и состоит из этой постоянной смены коротких периодов быстрого 'прогресса' и более или менее длительных периодов 'застоя''. Исторические прыжки, нарушая единство и непрерывную постепенность исторического развития, разрушают и традицию, и без того слабо развитую у европеизированного народа. Между тем, непрерывная традиция есть одно из непременных условий нормальной эволюции. Ясно, что прыжки и скачки, давая временную иллюзию достижения 'общеевропейского уровня цивилизации', в силу всех указанных причин не могут вести народ вперед в истинном смысле этого слова. Тут не играет никакой роли характер социально-политического строя романо- германских государств: отрицательные последствия европеизации сохраняются независимо от того, будет ли он капиталистическим или социалистическим.

Евразийство не замыкалось в пределах этого чистого антизападничества; его интересы касались в первую очередь проблем отечественной истории, прошлого и настоящего России. Если поворот России к Западу, процесс европеизации 'способствовали помутнению национального самосознания', то, напротив, обращение к Азии, взгляд на Россию с Востока открывали действительный путь к познанию русской истории, русской государственности. Самым важным евразийцам представлялось ответить на вопрос: 'Кто мы, как возникла Россия?'. Одним из первых Трубецкой разобрал этот вопрос в работе 'Наследие Чингисхана' (1925).

Автор не без шокирующего апломба объявлял 'в корне неверным' то, что 'позднейшее русское государство есть продолжение Киевской Руси'. С его точки зрения, Киевская Русь, будучи отрезанной от бассейнов Черного и Каспийского морей широкими степными просторами, где полными хозяевами были кочевники, не могла ни расширять свою территорию, ни укреплять свою государственную мощь. Постоянно осаждаемой извне и раздираемой распрями изнутри; ей не оставалось ничего другого, как только разлагаться и дробиться на мелкие княжества, чтобы в конечном счете пасть под ударами Орды. Империя Чингисхана оказалась первым евразийским образованием, откуда вышло и русское государство. После распада монгольской державы Москва продолжила ее евразийскую политику. Правда, возникло противоречие: с одной стороны, величие монгольской государственной идеи, вопринятой московитами, а с другой - ощущение ее 'чуждости и враждебности'. Как-никак, а Русь была под ордынским игом! Средством устранения этого противоречия явилось обращение 'к византийским государственным идеям и традициям', в которых русская мысль 'нашла материал для оправославления и обрусения государственности монгольской'.

156

'Так сотворилось чудо превращения монгольской государственной идеи в государственную идею православно-русскую'. Москва переняла общеевразийскую государственность и стала 'новой объединительницей евразийского мира'.

Трубецкому можно было бы возразить, что монгольский идеал государственности, как это убедительно доказал Тихомиров, отнюдь не выходил за рамки удельно-вечевой системы, поэтому никакое оплодотворение его византизмом было просто невозможно. Византизм означал цезарепапизм, т.е. абсолютную концентрацию в руках светского правителя мирской и духовной власти. После христианизации Руси первыми подобной установки придерживались киевские князья. От них и вели свою родословную московские государи. В империи Чингисхана вообще не существовало государственной религии; там все веры были равны. Так что Москве от монголов перенимать было нечего: все необходимое она находила в своей 'собственной античности' [Д.С. Лихачев] - древнекиевских временах, к которым и восходило ее политическое бытие. Не понимать (а тем более не знать!) Трубецкой этого не мог, однако 'евразийский соблазн' [Г.В. Флоровский] заставлял его упорно отказываться от бесспорных исторических фактов.

Неменьшую одиозность Трубецкой выказал и в отношении к деятельности Петра I. Подобно всем евразийцам, он считал, что с него начинается новый период русской истории - период 'антинациональной монархии'. В прорубленное им в Европу окно хлынула 'новая идеология ... чистого империализма и правительственного культуртрегерства', насильственного насаждения иноземной цивилизации. Это придало ложное направление всей правительственной политике. Прежде всего осложнилось положение 'инородцев'. Европеизация породила национальный вопрос, вовсе до этого не существовавший в России-Евразии. 'По примеру других европейских государств, стремящихся культурно обезличить покоренные ими народы, императорское русское правительство проводило во всех областях с нерусским населением политику 'русификации'. Эта политика была полной изменой всем историческим традициям России, ибо древняя Русь никогда не знала насильственной русификации ...Русское племя создавалось не путем насильственной русификации инородцев, а путем братания русских с инородцами'. Такая антинациональная политика, проводившаяся при Петре I и его преемниках, принесла громдный вред историческому делу России, делу евразийской консолидации славянских и азиатских народов.

Еще более тяжелые последствия вызвала европеизация в области внешней политики. Россия, войдя в круг европейских государств, вынуждена была принимать участие в бесчисленных войнах, борясь, как правило, не за свои собственные национальные интересы, а за иноземные. 'Воевала Россия при Александре I и Николае I за укрепление в Европе принципа легитимизма и феодальной монархии, потом - за освобождение и самоопределение малых народов и за создание маленьких 'самостоятельных' государств, а в последней войне - 'за свержение милитаризма и империализма'. Все эти идеи и лозунги, в