смысл этого урока, для него было несомненно одно: не бывает народов абсолютно напрасных, и если нельзя объяснить их существование 'нормальным законами нашего разума', значит ими 'таинственно' руководит 'верховная логика Провидения'. 'Таков именно наш народ', - заявлял он в 'Апологии сумасшедшего' (1837). По мнению мыслителя, 'мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия... Больше того, - продолжал Чаадаев, - у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество'. Этой пророческой максимой он стремился преодолеть отчужденность своей историософии от исторической почвы, придать ей характер национального идеала.

Славянофилы по достоинству оценили историософские усилия Чаадаева, перенеся в свои схемы его возвышенные прогнозы будущности русской цивилизации.

2. Славянофильство. Сущность славянофильства определялась идеей 'несхожести' России и Запада, самобытности русского духовно-исторического процесса. Она занимала воображение всех 'старших славянофилов' - К.С. Аксакова, И.В. Киреевского, А.С. Хомякова. Сам термин 'славянофильство' достаточно условен и выражает лишь их общественно-политические позиции. На это указывал Чернышевский: 'Симпатия к славянским племенам не есть существенное начало в убеждениях целой школы, называемой этим именем... Кто же из образованных людей не разделяет ныне этой симпатии?'. Славянофильство было

102

прежде всего 'любомудрием', которое сами представители данного направления характеризовали по- разному: то как 'славяно-христианское', то как 'православно-русское', то просто как 'русское воззрение'. Во всяком случае, их объединяла ориентация на учение православной церкви, на верования и идеалы русского народа.

а) Разработкой философии славянофильства больше других занимался И.В. Киреевский (1806-1856). Его перу принадлежат две поистине классические работы: 'О характере просвещения Европы и его отношению к просвещению России' (1852) и 'О необходимости и возможности новых начал для философии' (1856). В противоположность Чаадаеву он отвергал западный путь развития именно за господство в нем католической религии, которая представлялась ему уклонением от евангельской истины. На его взгляд, христианство, проникнув на европейские земли, встретилось с 'громадным затруднением' - с образованностью римской; под воздействием этой образованности 'богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности' и сделалось источником стремлений 'к личной и самобытной разумности в мыслях, в жизни, в обществе и во всех пружинах и формах человеческого бытия'. В результате единственным средством 'улучшения' общественных и гражданских отношений на Западе становится 'насилие': силлогизм умственный порождал революционаризм политический¹.

Торжество европейского рационализма имело отрицательное значение для 'внутреннего сознания': западный человек утратил 'коренные понятия о вере' и принял 'ложные выводы' безбожного материализма.

Совсем иначе обстояло дело в России. Со времени крещения она 'постоянно находилась в общении со вселенскою церковью'. Ничто не мешало русскому уму приобщаться к святоотеческой традиции. Не из университетов, а из монастырей 'во все классы и ступени' распространялась 'высшая образованность', почерпнутая прямо из 'первых источников' - Сирии, Царьграда, Святой Горы. Россия не блистала ни художествами, ни учеными изобретениями, как Запад; ее особенность заключалась в 'самой полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней, - во всем объеме ее общественного и частного быта'. Если западноевропейская образованность несла в себе раздвоение и рассудочность, то русская основывалась на восприятии 'цельного знания', сочетающего разум и веру.

103

Но Киреевский безоговорочно не отбрасывал 'наукообразное просвещение' Запада. Сознавая невозможность сохранить в прежнем виде 'философию св. отцов', он хотел привести ее в соответствие с 'плодами тысячелетних опытов разума', по образцу 'последней системы' Шеллинга, т.е. философии откровения. По мнению идеолога славянофильства, она 'может служить у нас самою удобною ступенью мышления от заимствованных систем к любомудрию самостоятельному', к 'русской православно- христианской философии'. Это должна быть философия 'верущего разума', которая не только находилась бы в согласии с 'основными началами древнерусской образованности', но и подчиняла бы себе раздвоенную образованность Запада. Здесь уже отчетливо просматривается 'философия всеединства' B.C. Соловьева.

б) Проблема веры, церковного знания стояла также в центре внимания А.С. Хомякова (1804-1860). В славянофильской среде его называли даже 'отцом церкви'. Он рассматривал веру в качестве некоего предела внутреннего развития человека, 'крайней черты его знаний'. Хомяков не отвергал науку, не противопоставлял веру и знание; он иерархизировал их отношение: сначала знание, затем вера. Условие существования веры - недостижимость абсолютного знания. И как движение по пути знаний совершается совокупным человечеством, так и вера постигается соборным сознанием всей церкви, без различия ее членов. Принцип соборности означал, что 'истина христианского догмата не зависит от сословия иерархов; она хранится всю полнотою, всею совокупностью народа, составляющего церковь, который есть тело Христово'. Хомяков не для красного словца говорил, что 'не соглашался во многих случаях с так называемым мнением церкви'; его религиозность обнаруживает те же 'неточности', которые выявились позднее в 'розовом христианстве' Достоевского.

Вера не ограничивается областью религиозных предметов; она функционирует и как познавательная способность. Хомяков определял веру как 'непосредственное, живое и безусловное знание', 'зрячесть разума'. Ни разум, ни ощущения сами по себе еще не удостоверяют в реальности внешнего мира. Это дается верой в божественное творение. Нельзя просто вывести мир из понятия, как поступал Гегель. Понятие бессубстратно, лишено конкретного и случайного, а мир многолик и разнообразен. Принимая понятие за единственную основу бытия и мышления, Гегель довел рационализм до своей противоположности - материализма, выводящего мысли из ощущений². Как действительность не может вытекать из понятия, так и понятие из ощущений. Необходимо слияние мыслей и чувств в вере. Тогда разум оказывается способным познать 'истинно сущее', Бога. 'Разум, - писал Хомяков, - жив восприятием явления в вере и, отрешаясь, самовоздействует на себя в рассудке, разум отражает жизнь познаваемого в жизни веры, а