он передал позднейшим славянофилам.

Но в политическом опыте Щербатова было и другое - он имел возможность наблюдать, как с 'повреждением нравов' общества усиливается деспотизм власти. Перемена 'рода жизни', отмечал он, повсюду разлила 'сластолюбие': 'начали люди наиболее привязываться к государю и к вельможам, яко ко источникам богатства и награждений'. С другой стороны, и государь, видя возрастание своего положения, уже мало помышлял 'о законе Божий, а тем меньше еще о узаконениях страны'³. В его представлении власть отождествлялась с самовластием и он по произволу изменял ее формы, 'вооруженнюю рукою' пресекая 'возмущения'. Словом, чем деспотичнее становилась власть, тем явственней делалось расстройство 'внутреннего спокойствия государства', благополучия его граждан.

Не будучи всецело почитателем 'старины', но и не принимая воцарившегося в стране произвола вельмож и тирании монархов, Щербатов пытался создать собственную утопию 'идеального' государства, названного им 'Офирской землей'. Мыслитель использовал литературный прием, в соответствии с которым в прошлое Офира проецировалось настоящее России, что позволяло сочетать предвидение с сатирой, политическую фантазию с историческим реализмом.

Какие же российские обстоятельства критиковал Щербатов?

Во-первых, перенос столицы из 'Квамо' (т.е. Москвы) в 'Перегаб' (т.е. Петербург) - город, полностью изолированный от всей страны, построенный 'против природы вещей'. Это повлекло за собой многие беды, и главные из них - это, с одной стороны, пренебрежение властителей, оторванных от центральных частей страны, к внутренним делам государства, к заботам подданных, а с другой - отрыв высших сословий от народа, которые, живя теперь в столице, пренебрегли своими поместьями и без зазрения совести грабили крепостных крестьян. Тем самым народ был доведен до крайности и участились

65

бунты. Щербаков возродил в русской политологии 'столичную тему', идущую от старца Филофея, превратив ее в своеобразный синоним противопоставления России и Запада. От него эта тема перешла к славянофильству и далее - к Леонтьеву и Каткову, пока, наконец, не была завершена переносом столицы из Петербурга в Москву большевиками.

Во-вторых, критика относилась к градостроению. Губернатор Перегаба в беседе с путешественником, от лица которого ведется повествование об Офирской земле, с 'великой премудростью' заявлял, что 'власть монарша не соделывает города, но физическое или политическое положение мест, или особливые обстоятельства'. Само по себе градостроение приносит только вред, ибо 'где есть стечение разного состояния людей, тут есть и больше повреждение нравов; и переименованные земледельцы в мещане, отставая от их главного промысла, развращаясь нравами, впадая в обманчивость и оставляя земледелие, более вреда, нежели пользы государству приносят'. Щербатов однозначно считал, что политика урбанизации, проводившаяся Екатериной II, дестабилизирует общество, вносит в него разрушительный элемент социальной мобильности. Его идеалом была сословно-кастовая система: в богоданном государстве монарх должен оставаться монархом, вельможа - вельможей, а крестьянин - всегда крестьянином. 'Сельская жизнь, воздержанность и трудолюбие' - вот та триединая формула, которая выражала суть щербатовского понимания народного блага.

В-третьих, Щербатов решительно протестовал против захватнических войн, которые вела Россия, он вообще был противником всякой имперской идеи. 'Не расширение областей, - заявлял мыслитель, - составляет силу царств, но мнбгонародие и доброе внутреннее управление. Еще много у нас мест не заселенных, еще во многих местах земля ожидает труда человеческого, чтобы сторичный плод принести; еще у нас есть подвластные народы, требущие привести их в лучшее состояние, то не лучше ли исправить сии внутренности, нежели безнужною войною подвергать народ гибели и желать покорить или страны пустые, которые трудно будет и охранять, или народы, отличные во всем, от нас, которые и чрез несколько сот лет не приимут духа отечественного Офирской (т.е. Российской. - A.3.) империи и будут под именем подданных наших тайные нам враги'. Щербатов предлагал воздействовать на соседние страны дипломатическими средствами и в укреплении 'дружелюбия' видел главную задачу мудрой политики.

Переходя от сатиры к положительному идеалу государства, автор 'Путешествия в землю Офирскую' развил целое 'зерцало князей' - причудливое политологическое наставление о благоразумном правлении. В Офире 'власть государская соображается с пользою народною', правда, народ - это в основном высшие слои, т.е. дворянство и сановники. Общим народным согласием 'соделаны' также законы, которые 'беспрестанным наблюдением и исправлением в лучшее состояние приходят'. Правительство здесь 'немногочисленно, но и дел мало, ибо внушенная из детства в каждого добродетель и зачатия их не допускает'. Народ в Офире чтит в первую очередь добродетель, затем

66

закон, а уж потом властителей. В 'зерцале' это обосновывалось тем, что 'не народ для царей, но цари для народа, ибо прежде нежели были цари был народ'. Офирский царь получает власть по наследству, он назначает чиновников, воздействует на законодательство, но не может самостоятельно издавать законы. 'Цари, - как сказано в одном из пунктов 'зерцала',- не бывают ни ремесленниками, ни купцами, ни стряпчими и не ощущают многих нужд, которые их подданные чувствуют, а потому и неудобны суть сами сочинять законы'. Однако высокое положение, занимаемое царями, все же оставляет им 'множество случаев соделать преступления'. Для избежания этого предусматривался ряд привентивных мер: запрещались личные почести царям, им не дозволялось иметь личную охрану и при жизни и даже сразу после смерти им не воздвигались памятники; лишь по прошествии нескольких десятилетий собрание мудрых мужей 'непредвзято' оценивало деяния покойного властителя.

Сами офиряне разделялись на несколько строго иерархизированных сословий. На вершине пирамиды стояли аристократы-дворяне; царь среди них был лишь 'первым среди равных'. Только дворянам представлялось право занимать руководящие посты в стране, в армии, обладать законодательной властью. Доступ в их среду для представителей других сословий был практически исключен. За ними шли средние помещики и незначительное по численности купечество⁴. Купеческие депутаты допускались лишь в департаменты 'домостроительства', государственных доходов и торговли, но и то в ограниченном количестве. Самый низкий класс - крестьяне; они обрабатывали землю и несли на себе всю массу государственных податей, оставаясь в то же время большей частью в крепостной зависимости. Щербатов находил подобное состояние вполне нормальным, и еще в бытность свою депутатом Уложенной комиссии настойчиво протестовал против каких бы то ни было 'освободительных' тенденций. Однако он ратовал за хорошее обращение помещиков с крестьянами, о чем свидетельствует соответствующий пункт офирского