Поскольку я получил для себя много свободного времени, в середине семестра я нанял для использования двух лошадей, запряженных в телегу и ради шутки отправился в Тарбеан.

Это заняло у меня весь Ривинг (прим. день оборота), чтобы попасть туда, и я провел большую часть Кендлинга (прим. день оборота) посетив любимые места и заплатив старые долги: сапожнику, который был добр к босому мальчику, хозяину, который давал мне спать у его очага несколько ночей, портному, которого я терроризировал.

Кварталы Берега были поразительно знакомы, в то время как другие кварталы я не узнавал вообще.

Это не особенно удивляло меня.

Такой занятой город, как Тарбеан, постоянно менялся.

Что удивляло меня - была странная ностальгия, которую я чувствовал к этому месту, что было так жестоко ко мне.

Я провел здесь два года.

Практически, это было целую жизнь назад.

Прошел оборот дней с момента последнего дождя, и город был сухой, как кость.

Шарканье ног сотен тысяч людей подняли облако тонкой пыли, которая заполнила улицы города.

Она охватывала мою одежду и попадала в волосы и глаза, заставляя их зудеть.

Я старался не останавливаться на том, что она была в основном из пылевидного лошадиного дерьма, с примесью мертвой рыбы, угольного дыма и сильно отдавала мочей для аромата.

Дыши я через нос, я был бы поражен запахом.

Но если я дышал через рот, я мог попробовать это, и пыль заполнила мои легкие, заставляя меня кашлять.

Я не помню, чтобы было так плохо, как тогда.

Неужели там всегда было так грязно?

Неужели там всегда пахло так плохо?

Через полчаса поисков, я наконец нашел сгоревший дом с подвалом под ним.

Я проделал свой путь вниз по лестнице и через длинный коридор во влажное помещение.

Трапис все еще был там, босиком и носил все тот же оборванный халат, заботясь о своих безнадежных детях в прохладной тьме ниже городских улиц.

Он узнал меня.

Не так, как другие люди, и не как подающего надежды героя из истории.

У Траписа не было времени для таких вещей.

Он вспомнил меня, как грязного, голодного мальчика, который упал на его лестнице больной лихорадкой и плакал одним зимним вечером.

Можно сказать, что я любил его еще больше за это.

Я дал ему столько денег, сколько он мог взять: пять талантов.

Я пытался дать ему больше, но он отказался.

Если он потратит слишком много денег, сказал он, это привлечет ненужное внимание.

Он и его дети были в безопасности, пока никто не замечал их.

Я поклонился его мудрости и провел остаток дня, помогая ему.

Я накачал воды и раздал хлеб.

Я быстро обследовал детей, а затем предпринял путешествие в аптеку и принес несколько вещей, которые могли бы помочь.

Наконец я позаботился о самом Траписе настолько, насколько он позволил.

Я растер его бедные, распухшие ноги с камфорными и материнскими листьями, а затем подарил ему облегающие чулки и хорошую пару обуви, чтобы он не ходил больше босиком в сырости подвала.

Когда день перешел в вечер, оборванные дети начали поступать в подвал.

Они пришли найти немного еды, или потому что они были ранены или надеялись на безопасное место для сна.

Все они смотрели на меня подозрительно.

Моя одежда была новой и чистой.

Я не оставался там долго.

Мне не были рады.

Если бы я остался, могли возникнуть проблемы.

По крайней мере, мое присутствие могло быть для некоторых из изнуренных детей настолько неудобным, что они не остались бы на ночь.

Поэтому я попрощался с Траписом и ушел.

Иногда уйти остается единственным, что можно сделать.

***

Поскольку у меня было несколько часов до того, как таверны начали заполняться, я купил один кусок кремовой писчей бумаги и соответствующий конверт из тяжелого пергамента.

Они были очень высокого качества, гораздо лучше, чем все, чем я когда-либо владел раньше.

Затем я нашел тихое кафе и заказал питьевого шоколада со стаканом воды.

Я разложил бумаги на столе и достал ручку с чернилами из моего шаеда.

Затем я написал элегантным стремительным почерком:

Амброз,

Ребенок твой. Ты знаешь это также, как и я.

Я боюсь, что моя семья отречется от меня.

Если ты не будешь вести себя как джентльмен и не рассмотришь свои обязательства, я пойду к твоему отцу и все расскажу ему.

Не проверяй меня в этом, я решила.

Я не подписывал именем, просто написал одну начальную букву, которая могла быть богатой Р или дрожащей Б.

Затем, окунув палец в стакан воды, я позволил нескольким каплям упасть на страницу.

Они немного наполнили бумагу, и немного смазали чернила, прежде чем я смыл их.

Они придавали правдоподобие, как слезы.

Я дал последней капле упасть на инициал, которым я подписался, скрывая его даже больше.

Теперь письмо выглядело так, будто это также могла быть Ф или П или E. Может быть, даже К. Это могло быть чем угодно, на самом деле.

Я осторожно сложил бумагу, потом подошел к одной из комнатных ламп и расплавил щедрую каплю сургуча на сгибе.

На внешней стороне конверта я написал:

Амброзу Джакису

Университет (Двумя милями западнее Имре)

Беленай-Баррен

Центральное Содружество

Я заплатил за напиток и напроавился к Площади Гуртовщиков.

Когда я был всего в нескольких улицах от площади, я снял шаед и засунул его себе в дорожную сумку.

Затем я бросил письмо на улицу и наступил на него, повозив его немного ногой, прежде чем поднять его и почистить.

Я был почти на площадь, когда я увидел последнее, что мне было нужно.

'Эй, там', - сказал я пожилому мужчине, сидящему напротив здания.

'Я дам вам полпенса, если вы позволите мне взять на время вашу шляпу.'

Старик вытащил испачканную вещь и посмотрел на нее.

Его голова была сильно облысевшей и белой снизу.