яркое, словно солнце. Таким образом, я предполагал временно слепить своих черноглазых врагов, после чего с легкостью резать их на ремни. Я уже дважды использовал их с неизменным успехом (хотя, ожоги на моих пальцах говорили, что не совсем удачно).
Я стоял перед дверью с Мортирой в одной руке и топором в другой — свет снизу падал на мои покрытые снегом ботинки. С той стороны не доносилось ни звука, и я решил, что несчастные девушки убиты, лежат на кровати, а их кровью залиты лепестки цветов на обоях. Я постучал в дверь обухом топора.
Ничего.
Дав достаточно времени для ответа, я постучал еще раз. Вновь тишина. И, пока я размышлял, постучаться снова, или уже не стоит, до меня вдруг донесся скрип кровати, за которым последовали шаги по доскам скрипящего пола. Я приготовился. Дверь открылась.
Это был он. Вьющиеся волосы цвета сушеной доски. Ничего, кроме рубашки не защищало его от холода.
— Что это значит, черт возьми? — спросил он.
Эйб чиркнул Мортирой по стене.
Ничего.
Проклятая штука не загорелась, отсырела, пока лежала в кармане плаща. Вампир посмотрел на меня недоумевающе. У него не вылезли клыки, не почернели глаза. Однако, они увеличились в два раза, лишь увидели топор в моей руке, после чего дверь закрылась с таким грохотом, что едва не обрушилось все здание. Я стоял, уставившись на нее, как баран, а в это время вампир уже мог покинуть номер через окно. Осознав это, я сделал шаг назад и со всей силы ударил пяткой чуть выше замка. Дверь громко распахнулась, и в этом громе я безошибошно [авт. орф.] слышал треск раскалываемой древесины. Я ничего не успел рассмотреть, как раздался выстрел, и выпущенная из ружья пуля, направленная мне в голову, прошла всего в дюйме от виска и врезалась позади, в стену. Должен признать, я был потрясен. Настолько, что, пока он бросал ружье и выпрыгивал в окно головой вперед (показав мне на прощание свой зад), я даже не думал преследовать его, а сначала решил обследовать свою голову на предмет смертельной раны. Удовлетворенный результатом, я бросился через комнату вслед за ним, а в это время две голые девушки сидели в кровати и кричали мне в спину. Я слышал, как по всему коридору застучали двери, как постояльцы выходили в коридор выяснить причину переполоха. Высунувшись в окно, я увидел, что моя добыча убегает в ночь босиком по снежной улице, скользя и падая, и прежде, чем скрыться он обернулся и увидел меня, после чего стал громко звать на помощь.
Это не вампир!
Я вслух проклинал гулящие дома. Никогда в жизни не испытывал такого стыда и не совершал таких пьяных безумств. Не чувствовал себя таким дураком. И только одна мысль по-прежнему грела сердце: скоро я буду окончательно свободен.
Весна 1831-го выдалась особенно суровой, но с мартом пришла оттепель, прилетели птицы, и вылезла трава. Для Эйба этот март означал конец двадцати двух лет жизни с Томасом Линкольном. Каждый год их отношения становились все холоднее. Маловероятно, что на прощание они позволили себе больше, чем просто рукопожатие, да и это сомнительно. В день, когда покидал дом, Эйб написал только такую фразу:
Прочь, в Бердстоун, по Спрингфилдской дороге. Джон, Джон и я думаем, что уже через три дня будем там.
Линкольн отправился на запад вместе со своим сводным братом Джоном и кузеном матери Джоном Хэнксом. Трое молодых людей получили заказ от одного знакомого по имени Дентон Оффатт на постройку флэтбота и доставку товаров по реке Сангамон до Нового Орлеана, на исполнение которого им было отпущено три месяца.
Оффатт запомнился, по крайней мере, одному из его современников как «горячий громкодырый сукин сын». Но, как и большинство людей, он был впечатлен Эйбом Линкольном, его трудолюбием, интеллектом и открытым характером. По приезду в Бердстоун (через три дня, как и надеялся), Эйб возглавил постройку и загрузку флэтбота.
Мой второй флэтбот был в два раза длиннее и гораздо лучше предыдущего, и постройка его заняла гораздо меньше времени — не только из-за опыта, но и из-за лишних умелых рук, помогавших в работе. Мы отправились в путь через три недели после прибытия, так что мистер Оффатт был удивлен и удовлетворен сполна.
Река Сангамон виляла по всему Центральному Иллинойсу на протяжении 250-ти миль. Ей было очень далеко до «могучей Миссисипи» — большую часть ее течение больше напоминало ручей, пересекалось низко нависающими ветвями деревьев и кишело корягами. Путешествуя по ней, следовало быть осторожным до самого ее впадения в глубокую и широкую реку Иллинойс, которая, в свою очередь, вскоре впадала в Миссисипи.
Даже вчетвером (Оффатт отправился с ними) ходить по Сангамону в те времена было тяжело и опасно. Каждый день приносил новые трудности — снятия с мели, маневрирование меж упавших деревьев. Легенда гласит, что однажды их флэтбот наскочил на дамбу вблизи Нью-Салема, штат Иллинойс, и стал наполняться водой. Когда на берегу собрались местные, одни, чтобы дать совет, другие — посмеяться, как мечутся молодые люди, чтобы спасти судно, Линкольну пришла в голову еще одна поразительная идея. Он пробурил днище в носовой части (которое висело в воздухе) и дал воде сбежать. Благодаря этому корма флэтбота поднялась, и он скатился вниз. Это произвело огромное впечатление на тех, кто был с ним, и тех, кто стоял на берегу. Был впечатлен и Дентон Оффатт — не столько изобретательностью Эйба, сколько тем, как были ошарашены жители Нью-Салема.
Несмотря на препятствия, Эйб всегда умел создать ощущение покоя, дать понять, что все будет хорошо. Он всегда находил время для того, чтобы записывать свои впечатления, длинные воспоминания и случайные мысли в журнал, как правило, ночью, когда привязывали веревку. Так, четвертого мая он развил мысль, записанную в начале журнала, о связи между рабством и вампирами.
Уверен, прошло совсем немного времени после того, как первые корабли причалили к берегам Нового Света, когда вампиры уже смогли договориться с рабовладельцами. Полагаю, эта страна была для них очень привлекательной, потому что здесь, в Америке, они могут пить человеческую кровь без страха быть пойманными и наказанными. Без необходимости жить в темноте. Что, считаю, особенно актуально для Юга, где эти блистательные джентльмены имеют возможность «откармливать» себе добычу. В то время, как сильные рабы выращивают табак и прочие продукты питания для прибыли господ, слабые служат им в пищу. Я верю в это, но не могу доказать свою правоту.
Эйб в письме описал Генри то, что увидел (и спросил, что бы это могло значить) после первой поездки в Новый Орлеан. Ответа он не получил. Когда переезд из Литтл Пайджен Крик стал делом решенным, он решил съездить к бутафорной хижине, навестить бессмертного друга.
Я нашел ее пустой. Мебель и кровать исчезли, в хижине ничего не было. Открыв заднюю дверь, я не нашел там лестницы, только ровный земляной пол. Сам ли Генри закопал свое жилище? Или все привиделось мне в бреду?
Эйбу недолго оставалось жить в Индиане, времени на поиски не оставалось. Он написал в журнале,
