Рейнбек — один из городов в северной части штата, где время остановилось. Город, где семейные магазины и знакомые фасады домов наполняют улицы, а старейшие таверны в Америке (в любой из них вам с гордостью сообщат, что сам генерал Вашингтон в свое время лично оказал честь одной из их подушек, приложив к ней свою освобожденную от парика голову) обещают комфорт по разумной цене. Это город, где друг другу дарят одеяла собственного изготовления; используют деревянные печи для обогрева домов; где, чему я сам был свидетелем, и не раз, яблочный пирог охлаждают на подоконнике. Место из стеклянного шара.

Как почти все в Рейнбеке, магазинчик на Восточной Рыночной улице был живым лоскутом давно ушедшей старины. Начиная с 1946-го, подобные места развивались на продаже всякой мелочи — от инкубаторных хронометров до тесемок для украшения рождественских игрушек. «Если не продается, значит, вам это не нужно», — значилось на выгоревшей от солнца вывеске. — «Но если вам действительно нужно, закажем» . Внутри, между измерителем линолеума и разобранной флуоресцентной лампой, вы могли бы найти все возможные виды окаменелостей, собранные в один горшок. Цены написаны восковым карандашом. Платежные карты принимаются неохотно. Это был мой дом, с восьми-тридцати утра до пяти- тридцати вечера. Шесть дней в неделю. Круглый год.

Я всегда знал, что, как закончу учиться, до конца дней проторчу за этим прилавком, как торчал каждое лето с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. У меня не было родителей в привычном понимании слова, но Ян и Элли относились ко мне как к сыну — давали работу, если нужно, а раньше, когда я еще учился в школе, подбрасывали деньжат на карман. Я решил, что должен им шесть месяцев, с июля до Рождества. Таков был план. Шесть месяцев днем работать за прилавком, а ночами и по выходным — работать над романом. Достаточно времени, чтобы сделать черновой вариант, а затем, как следует отшлифовать. Манхэттен был всего в полутора часах на поезде, там парню с четырьмя или пятью фунтами солидного чтива будет, где развернуться. Прощай, Гудзонская Долина. Привет, читательские круги.

Девять лет спустя я все еще торчал за прилавком.

Где- то к середине этого пути я женился, пережил автомобильную аварию, заимел ребенка, бросил свой роман, начал писать и бросил полдюжины других романов, завел еще ребенка, и все время пытался вскарабкаться на вершину мира, что, и это совершенно типично, прошло для всех незаметно, а для меня — подавляюще: я перестал думать о том, чтобы еще такого написать, и начал думать о других вещах. О детях. О браке. Об оплате кредита. О прилавке. Я закипал при взгляде вниз по улице, на магазин «CVS». Я купил компьютер, чтобы вести бизнес. Я, самое главное, постоянно придумывал то, что заставило бы людей входить именно в нашу дверь. Когда закрылся книжный магазин на Рэд-Хук, я купил кое-что из их мебели и сделал несколько библиотечных полок у себя за спиной. Лотерея. Распродажи. И еще беспроводной интернет. Что-то заставляло каждого из них входить в мою дверь. Каждый год я пытался сделать что-то новое. И каждый год нам доставались только объедки.

Генри^{1} ходил сюда около года прежде, чем между нами состоялось что-то вроде разговора. Мы обменивались вежливыми приветствиями, не более. «Всего вам хорошего». «Увидимся позже». Я узнал его имя, только когда услышал, как кто-то окликнул его на Рыночной улице. Рассказывали, он купил самое большое поместье на Трассе 9G и нанял артель местных умельцев, которые делали там ремонт. Он был немного младше меня, что-то около двадцати семи, с нечесаными черными волосами, вечный загар и множество солнцезащитных очков на все случаи жизни. Я могу точно сказать, у него были деньги. Его одежда кричала об этом: модельная футболка, шерстяной пиджак, джинсы, что стоили больше моей машины. Но он не был похож на человека, влюбленного в деньги. На прочих глуповатых туристов, которым нравился наш «изящный» городок и