смешно сравнивать себя с ним. Тем не менее ревность прямо-таки задушила меня.

— Дура ты, Вика, — выпалил я.

— Сам дурак, — быстро сказала Вика и убежала, давая понять, что «разлюбила» меня и наш «развод» — дело решенное.

Концовка «романа» получилась не достойной его начала. Уже через час Вика преспокойно играла в «штандер» с Витькой, при этом кивала в мою сторону и явно рассказывала Витьке о нашей «семейной жизни» — у нее оказались не только самые светлые глаза и волосы во дворе, но и самый длинный язык.

Я следил за ними и сильно переживал, чуть ли не сходил с ума от ревности, но никто не мог поддержать меня в эти трудные минуты, никто и не догадывался о моей личной драме. Ребята начали играть в футбол, звали меня, но я отмахивался, говорил, что «нет настроения», и, нагнетая в себе ярость, продолжал наблюдать за парочкой в углу двора. И не зря наблюдал. Спустя некоторое время Вика умудрилась поругаться и с Витькой, и я почувствовал себя как выздоравливающий больной. А окончательно поправился, когда Вика подошла ко мне и предложила сыграть в «чижа» — только что не сказала: «Давай поженимся снова». Я согласился без особой радости — обида и злость еще достаточно крепко сжимали мое сердце. И играл без всякого вдохновения, и во время игры уже ничего таинственного в Вике не видел. Вскоре мне вообще расхотелось играть с ней — об этом я так прямо и сказал, и побежал к ребятам, у которых футбольный матч был в самом разгаре. Вика погналась за мной и у кромка «поля» схватила за рукав.

— Ты обещал любить меня до смерти!

— Больше не люблю, — откровенно признался я, отдернув руку.

После футбольного матча я влюбился в Таньку, девчонку, которая отчаянно «болела» за нашу команду, а Вика, как я случайно заметил, уже вовсю играла в «штандер» с Витькой — подкидывала мяч и заливалась радостным смехом. Так что, к вечеру мы оба начисто забыли о нашей «любви». А на следующий день Вика сообщила мне:

— Вчера мы с мамой читали книжку про Буратино, деревянного мальчика. Теперь я люблю его… Теперь называй меня Мальвиной.

Вторично я усложнил свою жизнь — собрался «жениться» — лет в двенадцать, на соседке, девушке подростке с неприступным видом. Она принадлежала к «знаменитой» семье — ее отец работал в похоронном бюро, распределял участки на кладбище, выделял мрамор, то есть был крайне «нужным» человеком в городе. С этой семьей у нас был общий балкон и я чуть ли не ежедневно видел соседку: она то поливала на балконе цветы, то читала книгу, развалившись в плетеном кресле «по-американски» — положив ноги на перила. Ее звали Марина.

Известно, девчонки в своем развитии опережают мальчишек сверстников — и не столько в росте, сколько в умственных способностях и повышенном интересе к интимным отношениям. Марина была старше меня всего на два года, но по всем показателям давала мне сотню очков вперед, и постоянно подчеркивала, что живет в недосягаемом для меня мире. Собственно, долгое время она вообще меня не замечала, в ее глазах я был деревом в кадке на балконе, вернее — каким-то пустоцветом. Бывало, что ни спрошу, криво усмехается:

— Ты этого не поймешь!

Именно эта ее небрежность и заела меня. Я решил доказать ей, что понимаю гораздо больше, чем она думает, и вообще имею массу достоинств.

Однажды, когда Марина «по-американски» читала книгу, я вышел на балкон с самострелом и, желая продемонстрировать меткость, самым глупым образом стал лихо палить по консервным банкам на помойке.

— Ты что, свихнулся? — сердито сказала Марина и в сторону бросила: — Ну и балбес!

Тогда я решил удивить ее своим «интеллектом»: вынес шахматы и начал воевать сам с собой. На лице Марины появилось любопытство, которое с каждым моим ходом увеличивалось и, в конце концов, переросло в заинтересованность.

— Надо же! — хмыкнула она. — Я думала, ты только и умеешь валять дурака. Надо как-нибудь тебя обыграть.

Весь вечер я усиленно тренировался, готовился к сражениям с Мариной; представлял, как выигрываю у нее десять партий подряд, как она просит прощения за то, что недооценивала меня, предлагает любовь; и дальше уже планировал «семейную жизнь», такую же, или примерно такую, как с Викой.

Спустя несколько дней я услышал у соседей звуки музыки, выскочил на балкон и увидел, что Марина, раскинув руки, вальсирует по комнате под патефон. Она тоже заметила меня и неожиданно махнула рукой:

— Давай, заходи! Научу тебя танцевать. Мне нужен партнер.

В страшном волнении я вошел в их комнату. Марина сразу схватила меня и начала крутить и так и сяк:

— Раз-два-три, сюда, теперь сюда!.. Двигайся, двигайся, что ты как истукан! Такой неуклюжий, прям не знаю!..

Через некоторое время, видимо, у меня кое-что стало получаться; Марина уже говорила:

— Вот так! Обними меня за талию! Смотри не на ноги, а на меня! Давай еще раз!

Потом она и вовсе смолкла и как-то странно воззрилась на меня — ее глаза округлились, во взгляде появилась вначале серьезность, затем непонятный страх; внезапно она прижалась ко мне и когда пластинка остановилась, еще несколько секунд не выпускала меня из цепких объятий, и вдруг со сладким ужасом выдохнула:

— Поцелуй меня!

После поцелуя она резко отстранилась.

— Все, уходи!

Не скрою, мне понравилось целоваться, я то и дело с балкона заглядывал в комнату соседей — ждал новых танцев и уже планировал «семейную жизнь» на порядок выше, чем с Викой — объятия и поцелуи, при которых и за уши не оторвешь друг от друга. Но два дня музыка не слышалась и балконная дверь соседей была наглухо закрыта. На третий день я подкараулил Марину во дворе, когда она возвращалась из школы, и сломя голову ринулся в атаку, с мужланской прямотой предложил пожениться.

— Давай поженимся! Я буду мужем, а ты женой, — так или приблизительно так сказал я, чувствуя, что краснею до корней волос.

Марина скорчила презрительную гримасу и привела несостоятельный (для умницы!) довод:

— Хм! Я выше тебя ростом, и старше, и вообще… Выкинь это из головы и все забудь. Ты просто везучий. Мне просто нужен был партнер.

Полноценным мужчиной я стал в шестнадцать лет, когда с родителями отдыхал на Истре. Мы снимали комнату у двадцатидвухлетней хозяйки Светланы, которой дача досталась после смерти тетки. Светлана сдавала всю дачу (кроме нас еще двум семьям), сама обитала в побеленной постройке в саду, среди сильно благоухающих цветов. Еще сильнее, чем запахи от цветов, от Светланы исходило жизнерадостное обаяние. Ее глаза постоянно лучились, а голос завораживал. Это был не голос, а целый оркестр; в нем слышались скрипка и флейта, гитара и аккордеон. Веселая, непосредственная и внешне привлекательная — этакая румяная молочница — она была всеобщей любимицей в поселке. И вот эта замечательная Светлана, представьте себе, и соблазнила меня.

В то лето я усиленно занимался двумя вещами: рыбной ловлей и игрой на гитаре. Рыбалкой — чтобы окрепнуть и закалить дух, а игрой на гитаре — чтобы в совершенстве овладеть искусством обольщения (а вовсе не от тяги к музицированию) — девчонки со все нарастающей силой крутились в моей голове, и я догадывался, что парень гитарист выглядит особенно неотразимо. Удить рыбу я отправлялся рано утром и, чтобы не будить родителей, спал на террасе. Однажды поздно вечером, когда все уснули, Светлана подкралась к террасе в ночной рубашке и шепнула в открытое окно:

— Что ж вы, рыболов, здесь мерзнете, пойдем ко мне (она была первая, кто назвал меня на «вы»).

До этого мы и разговаривали с ней всего два раза. Как-то она посоветовала мне «рыбалить» около тополя над рекой.