Мистер Томас Эджертон, его брат.
Леди Элис Эджертон.
СЦЕНА ПЕРВАЯ Чаща леса. Входит или низлетает Дух-хранитель.
У звездного порога тех чертогов, Которые воздвиг себе Юпитер, В эфирных безмятежных сферах я Витаю с сонмом вечно светлых духов Над мрачною и суетной планетой, Зовущейся Землею у людей, Где, как в загоне скот, они теснятся, Тщась жизнь свою никчемную продлить, Лишь к выгоде стремясь и забывая, Что слугам добродетели за гробом Воссесть меж небожителей дано. Но кое-кто из смертных все же ищет На праведном пути тот ключ златой, Которым двери в вечность отпирают. Не будь таких, сюда б я не спустился: Я не хочу, чтобы дыханьем смрадным Мои одежды грешный мир пятнал. Но ближе к делу. Кроме высшей власти Над океанскою соленой хлябью, Юпитер при разделе дал Нептуну Омытые морями острова, Которые, подобно ожерелью, Нагую грудь пучины украшают; А тот их роздал божествам подвластным Пускай корону из сапфиров носят Да потрясают крошечным трезубцем. Бог синекудрый за собой оставил Лишь здешний остров, ибо остальных Он больше и прекрасней несравненно.[656] Та часть его, что на закат глядит,[657] Наместничество доблестного пэра, Чья твердая десница мудро правит Воинственной и древнею страной. Он вызвал отпрысков своих, которых С младенчества учил искусству власти, Пусть делят с ним теперь ее. Но ехать Должны они сквозь этот дикий лес, Чей сумрак трепет в путника вселяет, И послан я Юпитером сюда, Чтоб отвратить от них, годами юных, Опасность, угрожающую им, А в чем она — я вам сейчас открою. Внемлите ж, ибо этого никто Ни во дворцах, ни в хижинах не слышал Ни от новейших, ни от древних бардов. Когда морских разбойников этрусских В дельфинов превратил тот бог, что первым Из алых гроздий выжал сладкий яд,[658] Направился вдоль берегов тирренских[659] Он к острову волшебницы Цирцеи. Рожденная от Солнца,[660] обладала Она вином, которого отведав Свиньею становился человек. Юнцом кудрявым в плющевом венке Пленилась нимфа, и у ней от Вакха Родился сын,[661] обличьем на отца, А сердцем и душой на мать похожий. Был Комосом он назван, и скитаться, Войдя в года, отправился, и долго Бесчинствовал меж кельтов и иберов,[662] Пока не поселился в здешних дебрях, Где мать свою в науке чародейства Под кровом мглы зловещей превзошел. Волшебное питье в хрустальном кубке Он предлагает путнику, который От взоров Феба изнемог,[663] и если Увы, воздержность свойственна немногим! Тот согласится жажду утолить, Его лицо, подобье лика божья, Становится немедля мордой тигра, Медведя, волка, вепря иль козла, Хоть тело остается человечьим. И — что всего ужасней — сам несчастный Не замечает своего уродства, Но мнит, что он красивее, чем прежде, И с наслажденьем в чувственной грязи Валяется, забыв друзей и ближних. Поэтому, когда пересекает Тот, кто богам угоден, эту чащу, Я, словно метеор, с небес свергаюсь, Чтобы его спасти от западни, Как сделал ныне. Но сперва мне надо Свои одежды из лучей Ириды[664] Сменить на грубый плащ, как будто я Слуга владельца здешних мест, пастух, Чья кроткая свирель смиряет ветер, А песня заглушает шум дубрав: Коль стану с горцем, стерегущим стадо, Я схож обличьем, легче будет мне Прийти на помощь в нужную минуту Тем, кто попал в беду. Но чу! Шаги! Толпа сюда валит. На время скроюсь.
