Предстоящий поход в клуб вселил в нас определенную приподнятость, и обед, впервые за все дни, прошел без споров. Когда берег покрыли вечерние тени, мы приоделись и направились в деревню.

Дома в деревне были добротные, с резными наличниками и расписными ставнями, но особенно впечатляли террасы и ворота — на них красовались целые картины: гуси, разгуливающие среди живописной зелени, рыбаки на берегу реки и другие сюжеты из сельской жизни.

— Талантливый народ живет в этой деревне, — обернувшись, объявил нам Кука (он, как всегда, шел впереди).

По-моему, я уже упоминал — на разведку, как главную ударную силу, мы с Котлом посылали Куку: у него вид представительный, и он проходит куда угодно. Здоровается и проходит. Безо всяких билетов и приглашений. И его никогда не останавливают. Непонятно, почему — дар гипноза, что ли? Взять хотя бы такое: в троллейбусах и трамваях пассажиры показывают ему проездные, в магазинах продавщицы косятся, как на ревизора. У Котла все наоборот: если он идет в кинотеатр, контроллеры рассматривают его с ног до головы, и подолгу вертят билет из стороны в сторону, смотрят на просвет — никак не верят подлинности. Я думаю, это происходит от того, что на лице Котла написаны неискренность и хитрость.

Теперь о приятном. На пороге клуба нас радостно встретила местная учительница. У нее была гладкая прическа с «хвостом» на затылке и тонкий, как у пичуги, голос.

— Спасибо, что пришли, — пропела она. — Все уже в сборе. Ждем только вас. Роли у вас маленькие, но важные. Нужно изобразить разбойников… Грим вам не нужен, вы и так вылитые разбойники… По моему сигналу выбегайте на сцену, размахивая палками. Потом хватайте героиню и тащите за кулисы. Играйте легко, с юмором.

— О чем речь! — выпятил губы Кука. — Неужели мы, трое умных людей, не придумаем одну глупость?!

Я невольно усмехнулся — терпеть не могу бахвальства. Тоже мне удалец! Таких я повидал немало.

Котла внезапно охватил мандраж (вы заметили — так случалось всегда, когда предстояло дело?). Пощипывая нос, он пробормотал:

— Это сразу трудно решить, надо все взвесить.

А я подумал: «А почему бы и не сыграть? Когда еще представится такой случай?».

Перед открытием занавеса я прошелся по сцене и заметил, что она смехотворно мала, а пол неровный, в сучках.

— На такой сцене не очень-то развернешься. Будем играть в полсилы, — сказал я Котлу с Кукой.

— Настоящий актер работает на любой площадке, для любого зрителя играет в полную силу, — заявил Кука и сделал несколько пробных прыжков, прогоняя сцену похищения: — Давайте-ка, подвигайтесь, разогрейтесь! Прочувствуйте ситуацию!

Только мы с Котлом забегали, как плечистый подросток стал открывать занавес. И вовремя, потому что Кука слишком «разогрелся»:

— И-го-го! — ржал как психопат, оскалившись, размахивая пылкой. — Устроим озорство!

Я уж подумал, он свихнулся и отошел на всякий случай в сторону, но Кука засмеялся:

— Раз Чайник сдрейфил, значит я классно вошел в роль.

Наше выступление получилось неудачным. Прежде всего, Кука в яростном вдохновении выскочил на сцену раньше времени. Ну выскочил, ладно, — обыграл бы как-то этот момент, а он встал, закинув голову назад, и разинул рот. Весь зал так и грохнул от хохота. Хорошо мы с Котлом исправили положение — выбежали на сцену, запрыгали вокруг героини, очень полной молодой женщины с волосами, похожими на стеклянную вату. Надо отдать должное Котлу, он играл более-менее точно. Конечно, он актер, не такого калибра, как я, но все же. Тут бы Куке схватить героиню и унести за кулисы, но его ничем нельзя было расшевелить — он стоял, растопырив ноги, как идол. Тряпичная кукла и та умнее. Только, когда я незаметно врезал ему в бок, он вышел из шока, оттолкнул героя и, обхватив какую-то служанку, поволок ее за сцену. Ошарашенный Котел застыл на месте, он совершенно не понял маневра Куки, но до меня-то дошло, что Кука по ошибке схватил не ту женщину. Я подскочил к нему и процедил:

— Не ту схватил, болван! Хватай толстуху!

Кука подбежал к героине и попытался ее поднять, но у него ничего не получилось. Он пыжился изо всех сил, сообразительная героиня, помогая ему, обхватила его шею и подпрыгивала, но Кукины руки, как веревки, бессильно падали вниз. Вспомните, сколько до этого он бахвалился своей силой и вот, пожалуйста, когда нужно, оказался слаб в коленках. Позорище!

Ну понятно, зрители оглушительно визжали; под их крики и топот мы с Котлом провели операцию отчаяния — подбежали к бедняге героине и, изловчившись, приподняли ее. Так, всем скопом, мы и унесли ее за кулисы… Но что бы вы думали? После спектакля нам устроили овацию и сцену закидали полевыми цветами.

По дороге к реке я отчитывал Куку за нерасторопность, за то, что мне приходиться отдуваться за его дурость.

— Вся беда в том, — вмешался Котел, — что ты, Кука, думал, как бы сделать необычное. С великими чувствами, в некотором смысле. А Чайник думал, как бы чего не сделать.

— Это точно. И у Чайника, и у тебя дела мелковатые, а у меня масштабные, — Кука хмыкнул и задрал голову в небо: — А вообще театр — это неслабо! Я женюсь только на девушке, которая любит театр.

— А я равнодушен к театру, — сказал я. — В жизни как? Надул однажды — все! Тебе ставят клеймо — обманщик. А в театре что? Сегодня врун, завтра приклеил усы — уже сама честность… Как-то я был в театре, смотрел трагедию, и вдруг в момент смерти героя зал как захохочет. Оказалось, отпевать умершего вышел поп, а в нем все узнали известного комика. Вот так! Вообще, спектакли я проверяю задом, устал сидеть — значит муть.

— Деликатно сказано! Возвышенно! — откликнулся Котел.

— И актеров не люблю, — продолжал я. — Актрисы еще ничего. Они симпатичные бывают. А вот мужчин актеров не люблю. За одно их чисто женское желание — нравиться.

В полной темноте в довольно праздничном настроении мы подошли к нашему бивуаку.

Вот что украшает речников и деревенских жителей, так это честность. Ведь мы все вещи оставляли на плоту, и ничего не пропадало. Искать новое место было поздно и мы решили заночевать в низине, которая теперь в темноте напоминала земляной мешок, над ней взад-вперед мелькали то ли маленькие птицы, то ли большие бабочки.

— Да, Кука, сегодня ты увековечил себя на сцене, — пропел Котел за ужином. — В некотором смысле. Теперь можешь спокойно умирать. И я не тянул бы на твоем месте, хе-хе!

Довольный Кука только хмыкнул, собрал в кучу догорающие головешки, и мы залезли в палатку. Котел врубил приемник, Кука закурил свою огромную трубку и выпустил изо рта, как из кратера, такую сильную струю дыма, что палатка затрещала по швам. Он хотел выжить комаров, но надымил столько, что пришлось вылезать нам.

— Ну и музыка! Что делает! — пролепетал Котел, когда мы проветрили жилище и улеглись снова. — Слушаешь вот так и, если перед тобой появится русалка — не удивишься… Давайте-ка споем (Котел выключил приемник). Что-нибудь, хотя бы «Степь». Ты, Чайник, постарайся правильно, возвышенно петь мелодию. Я буду вести второй голос, а ты, Кука, повторяй на раз, два, три — «пум-ба-ба, пум-ба-ба». (Понятно, Куке, начисто лишенному слуха, Котел отвел роль ударного инструмента).

Мы начали петь, но уже через две фразы Котел остановился и начал распекать Куку за то, что тот три раза повторил «ба». За такую ничтожную ошибку он ругал Куку на чем свет стоит. Похоже, он был уверен, что каждый может спеть правильно, просто не хочет. Никак не мог понять, дурень, что здесь одного желания мало.

Мы начали мелодию снова, пропели чуть больше, Котел опять заорал:

— Ну кто так поет?! Ты, Чайник, фальшивишь. Ведь здесь совсем просто, — и пропел первую часть песни один.

— Да, да, именно так Котел, — сказал Кука. — Распили меня смычком, так. Только нужно громче. Неслабо.

Мы снова затянули «Степь». Когда перешли ко второй части, я взял немного выше возможностей