Чувство облегчения и радости было все еще таким сильным, что Джордж почти не слышал объяснения.

– Я подумал… потерял надежду, – выпалил он. – Решил, что ты не придешь.

– О, – спокойно, но вновь с упреком произнесла она, – как ты мог так подумать? Ты должен был знать, что приду.

Все это время они крепкой от волнения хваткой держались за руки и тут наконец разжали их. Чуть отступили назад и поглядели друг на друга. Эстер сияла, Джордж невольно улыбался от радости.

– Ну, молодой человек, – весело воскликнула она, – каково чувствовать себя двадцатипятилетним?

Все еще улыбаясь и с глупым видом таращась на нее, Джордж промямлил:

– Хо… хорошо… Господи, – порывисто воскликнул он, – тебе очень идет коричневое.

– Нравится, а? – оживленно, весело спросила Эстер. С гордостью и удовольствием, какие могут вызвать у ребенка его вещи, провела рукой по груди платья, такого же, как красное, что было на ней тогда в театре. – Это одно из моих индийских сари. Очень рада, что тебе понравилось.

Взявшись под руку, все еще глядя друг на друга, совершенно не замечая толпы, прохожих, города, они подошли к ступеням и спустились на улицу. На тротуаре остановились и только тут заметили окружающих.

– Ты уже решил, – неуверенно заговорила Эстер, глядя на Джорджа, – куда поедем?

– А! – Он опомнился, внезапно пришел в себя. – Конечно! Я знаю один итальянский ресторанчик в Вест-Сайде.

Достав из-под мышки сумочку, Эстер похлопала по ней.

– Устроим празднество. Я сегодня получила зарплату.

– Нет-нет! Платить буду сам.

Джордж остановил такси, распахнул перед ней дверцу. Они сели в машину, и он назвал водителю адрес.

Ресторанчик находился на Западной Сорок шестой стрит в ряду особняков, и почти в каждом имелось заведение наподобие этого. Таких, должно быть, в Нью-Йорке тогда были тысячи.

Расположение их за несколько лет «сухого закона» для множества нью-йоркцев стало обыденным. Входили в ресторанчик через решетчатую подвальную дверь. Чтобы подойти к этой двери, нужно было спуститься по нескольким ступенькам в бывший приямок перед окном подвального этажа, потом требовалось позвонить и дожидаться. Вскоре появлялся мужчина, смотрел через решетку и, если узнавал посетителя, впускал его.

Интерьер тоже был обыденным для подобных заведений. Первоначальный план особняка почти не изменился. Узкий коридор шел от фасада в глубь здания, в конце его помещалась кухня; слева от входа находилась крохотная гардеробная. Справа в комнатке чуть побольше, но очень узкой и темной размещался маленький бар. Из бара вела дверь в обеденный зал примерно такой же величины. По другую сторону коридора находился зал побольше, образованный из двух комнат, стену между которыми снесли. Выше, на первом этаже, были еще залы и отдельные номера. Еще выше – Бог знает что! – находились сдаваемые ком-паты, темного вида жильцы бесшумно поднимались и спускались по старой лестнице с ковровой дорожкой, быстро, бесшумно проскальзывали в парадную дверь. То была тайная ночная жизнь, о существовании ее изредка догадывались и никогда не шали, она никогда не соприкасалась с грубым, буйным весельем, с пьяными голосами и громким стуком внизу.

Владельцем этого заведения был высокий, худощавый, бледный мужчина, отмеченный какой-то терпеливой грустью, легкой унылостью, он нравился клиентам, они улавливали в нем порядочность и дружелюбие. Человек этот был итальянцем по фамилии Покаллипо, звали его Джузеппе, постоянные клиенты переделали это имя в Джо.

История Джо Покаллипо, если заглянуть в громадную катакомбу жизни, где обитают миллионы неприметных людей, тоже была обыденной. Он принадлежал к тем простым, добрым, вполне порядочным людям, которых обстоятельства, случай, условия того порочного времени вытолкнули наверх, и которые не очень радовались этому безжалостному улучшению.

До «сухого закона» Джо был официантом в ресторане одного из больших отелей. Его жена сдавала комнаты в этом самом доме, клиентура ее состояла главным образом из актеров, эстрадников и нескольких опустившихся всевозможных театральных служащих. Со временем она стала подавать еду кое-кому из жильцов, когда те просили, и Джо, умелый повар, стал готовить по выходным платные воскресные обеды. Это начинание, представлявшее собой на первых порах услугу жильцам, оказалось удачным: еда была недорогой и превосходной, люди приходили по многу раз, зачастую приводили друзей, в конце концов воскресные обеды у Джо снискали известность, и он с женой трудился в поте лица, дабы накормить всех желающих.

Пришлось, разумеется, взять дополнительную прислугу и расширить столовую; тем временем вступил в силу «сухой закон», и участники воскресных обедов навели Джо на мысль о целесообразности подавать вино тем, кто захочет. Итальянцу такая просьба казалась не только скромной, но и вполне естественной; к тому же, он разузнал, что, несмотря на этот закон, вино, как новое, так и старое, поставляют тем, кто способен за него платить, в изобилии. Хотя цена была высокой, он быстро выяснил у друзей, оказавшихся подобным же образом втянутыми в лабиринт этой необычной деятельности, что прибыли торговля вином дает громадные.

Дальнейший путь был ясен. На миг – всего лишь на миг – Джо задумался, когда понял, на какую опасную дорогу вывело его легкомысленное предпринимательство, когда увидел, перед каким выбором стоит; однако игральные кости были налиты свинцом, одна чаша весов была слишком перегружена, и принять взвешенное решение оказалось невозможно. Перед ним были два пути. С одной стороны, он мог по-прежнему работать официантом, это означало возможность потерять работу, подобострастие, зависимость от чаевых; и конец этого пути, как Джо прекрасно понимал, мог быть только одним: старость, бедность, больные ступни. С другой стороны, перед ним лежал путь более опасный и жестокий, но искушающий перспективой быстрого обогащения. Он вел Джо если и не в члены преступного мира, то к сговору с ним; к сделкам с уголовной полицией; к насилию, непорядочности, нарушениям закона. Но, кроме того, сулил богатство, собственность, в конце концов независимость, и как многим простым людям того порочного времени, ему показалось, что выбирать не из чего.

Джо сделал выбор, и за четыре года результаты оказались более блестящими, чем он смел надеяться. Прибыли у него были громадные. Теперь он стал собственником. Он владел своим домом, год назад приобрел соседний. И даже подумывал купить небольшой многоквартирный дом. Хотя богачом он пока не был, ему предстояло вскоре стать очень богатым.

И вместе с тем – печальное, мрачное лицо, усталый взгляд, унылая терпеливость, подавленность. Все это совершенно не походило на тот исход дела, который ему рисовался, – на ту жизнь, какую он надеялся вести. С одной стороны, эта жизнь оказалась в некоторых отношениях намного лучше; с другой – гораздо хуже, его удручали и печалили запутанность в той сложной системе, мрачные, гнетущие сплетения гнусной паутины, каверзности преступного мира с его все растущими посягательствами, постоянные взятки, шантаж, подлость, страх перед беспощадной местью, сознание, что теперь он пленник страшного мира, надежды вырваться из которого нет – мира, которым правят в сговоре друг с другом преступники и полиция, а сам он так замарался их беззакониями, что не мог бы обратиться ни в один неподкупный, справедливый суд, если б такие существовали. А таких не существовало.

И вот он стоял, вглядываясь сквозь решетку своей подвальной двери. Печальный, добрый человек с усталыми глазами смотрел сквозь прутья своей баррикады, кого это принесло, друга или недруга.

Джо постоял, глядя на пришедшего с настороженным видом; потом разглядел молодого человека, лицо его посветлело, и он сказал:

– О, добрый день, сэр. Входите.

Джо отпер и, любезно, приветливо улыбаясь, придерживал дверь, пока посетители проходили. Потом запер ее и повел их по маленькому, узкому коридору. В первом зале, мимо которого они прошли, было несколько человек, второй, поменьше, оказался пустым. Они выбрали этот, вошли и направились к одному из столиков. Джо отодвинул стул и, пока миссис Джек усаживалась, стоял позади нее с дружелюбным, спокойным достоинством, говорящем о порядочности и доброте этого человека.

– Давно не видел вас, сэр, – сказал он Джорджу своим мягким голосом. – Были в отъезде?