таком безумном поступке. Все эти деньги были твои, а не мои. Но я любила тебя все это время, Элем, потому что ты — большой ребенок и разбиваешь тридцатимиллионную игрушку, с которой тебе надоело играть. А когда я говорила
На секунду она спрятала лицо на его груди, а потом снова взглянула на него, радостная и сияющая.
— Понимаешь, Элем, несмотря на то, что говорили губы, решение мое было уже принято тогда. Я… я просто должна была выйти за тебя. Но я молилась, чтобы тебе удалось потерять все. И я хотела узнать, что сталось с Мэб. Но тот человек ее продал и ничего о ней не знает. Видишь ли, я хотела ездить с тобой по холмам Глен Эллен, я — на Мэб, ты — на Бобе, как мы с тобой катались по Пиедмонским холмам.
Пламенный чуть не проговорился, где Мэб находится, но удержался.
— Я тебе обещаю лошадь, которую ты будешь любить так же, как любила Мэб, — сказал он.
Но Диди покачала головой и не дала себя утешить.
— У меня мелькнула мысль, — сказал Пламенный, торопясь перевести разговор на менее опасную тему. — Мы бежим из городов, и у тебя нет ни близких, ни родных, мне кажется, будет нехорошо, если мы начнем с того, что поженимся в городе. Вот моя мысль: я поеду на ранчо, приведу в порядок дом и вручу управляющему бумаги. Ты последуешь за мной через пару дней и приедешь с утренним поездом. Я условлюсь со священником и буду тебя ждать. А вот другая мысль — ты привезешь в своем чемодане свой костюм для верховой езды. Как только окончится церемония, ты пойдешь в гостиницу и переоденешься. Потом ты выйдешь, и я буду ждать с лошадьми, мы проедемся, и ты прежде всего посмотришь самые хорошенькие уголки ранчо. А оно действительно очень красиво. Решено: я буду ждать тебя с утренним поездом после завтрака.
Диди вспыхнула.
— Ты такой ураган…
— Да, сударыня, — протянул он. — День-то пламенеет, а мы совсем зря жгли его. Мы были до безобразия расточительны. Следовало пожениться нам несколько лет назад.
Два дня спустя Пламенный стоял около маленькой гостиницы в Глен Эллен. По окончании церемонии Диди пошла в дом переодеться, пока он приводил лошадей. Сейчас он держал их обеих — и Боба и Мэб, — а Волк лежал в тени огромного корыта, в котором поили лошадей, и наблюдал. Два дня под жгучим солнцем Калифорнии оживили бронзовый налет на лице Пламенного. Но еще ярче вспыхнули его щеки и заблестели глаза, когда он увидел Диди, выходившую из дверей, с хлыстом в руке, в знакомом бархатном полосатом костюме, какой она надевала в те старые пиедмонтские дни. На ее лице тоже вспыхнул румянец, когда она ответила на его взгляд и перевела глаза на лошадей. Тут она увидела Мэб. Но взгляд ее вернулся к нему.
— О, Элем! — прошептала она.
Это походило на молитву, молитву, имевшую тысячи значений. Пламенный хотел прикинуться смущенным, но сердце его пело радостный гимн, и ему было не до шуток. Его имя, произнесенное ею, говорило обо всем — тут был и упрек, смягченный благодарностью, и бесконечная радость, и любовь.
Она подошла и приласкала лошадь, потом снова повернулась, посмотрела на него и шепнула:
— О, Элем!
И все, что было в ее голосе, отразилось в ее глазах, и в них Пламенный увидел бездну, глубже и необъятнее всех слов и всех мыслей, — все тайны и чудеса любви и пола.
Снова он попробовал пошутить, но эта минута была слишком торжественна даже для любовных шуток. Оба молчали. Она собрала поводья, а Пламенный, наклонившись, взял ее ногу на руку. Она прыгнула, когда он ее приподнял, и очутилась в седле. Через секунду он уже был на лошади, подле нее, а Волк крался впереди своей своеобразной волчьей походкой; они поднялись на холмы по дороге, ведущей из города, — двое любовников, на двух гнедых лошадях, в теплый летний день несущиеся навстречу медовому месяцу.
Пламенный чувствовал себя опьяненным, словно от вина. Он достиг высочайшей вершины в своей жизни. Выше этого ни один человек подняться не мог и никогда не поднимался. Это был его день из всех дней, пора любви, отмеченная обладанием подруги, которая сказала: «О, Элем!»— так, словно в это имя вложила всю свою душу и отдала себя.
Они пересекли гребень холма, и он следил, как радость прошла по ее лицу, когда она взглянула на нежную свежую зелень. Он указал на группу холмов, густо заросших лесом, по ту сторону волнующихся полос спелого хлеба.
— Это наши холмы, — сказал он. — А они — только кусочек ранчо. Подожди, скоро ты увидишь большой каньон. Здесь, на Сонома, есть выдры. И олени! Эта гора наверняка кишит ими; я думаю, там можно спугнуть и горного льва. А потом тут есть маленький луг… нет, больше я не скажу тебе ни слова. Подожди и увидишь сама.
Они свернули в ворота, где дорога к яме для добычи глины пересекала поля. Оба с наслаждением вдыхали теплый аромат сена, щекотавший им ноздри. Как и в первое его посещение, звонко заливались жаворонки и вспархивали из-под ног лошадей. Когда они достигли леса и усыпанных цветами просек, жаворонки уступили место синим сойкам и зеленым дятлам.
— Теперь мы на нашей земле, — сказал он, когда они оставили за собой поле. — Она тянется через всю эту местность по самым неровным участкам. Подожди и увидишь.
Как и в первый раз, он свернул в сторону от ямы, они поехали лесом, налево, миновали первый родник и перескочили через развалившуюся изгородь. С этого момента Диди не переставала восторгаться. У источника, журчавшего среди хвойного леса, росла высокая дикая лилия, неся на своем стройном стебле множество белых восковых колокольчиков. На этот раз он не слез с лошади, а поехал дальше, к глубокому каньону, где поток пробил себе путь среди холмов. Здесь он уже поработал: теперь крутая и скользкая лошадиная тропа пересекала ущелье. Они перебрались на другую сторону в сумерках хвойного леса и поехали дальше сквозь смешанный лес дубов и мадроновых деревьев. Они очутились на маленькой просеке, в несколько акров, где трава доходила им до пояса.
— Наше, — сказал Пламенный.
Она наклонилась, сорвала стебелек и закусила его зубами.
— Славное горное сено! — воскликнула она. — Такое Мэб любит.
И в продолжение всей прогулки она то и дело вскрикивала от удивления и восторга.
— И ты мне ни разу обо всем этом не рассказал! — упрекнула она его, когда они смотрели через маленькую просеку и лесистые склоны на извилистую долину Сонома.
— Едем, — сказал он.
Они повернули и поехали назад, сквозь лесной мрак, пересекли поток и вернулись к лилии у источника.
Здесь, где дорога шла по крутому заросшему холму, он тоже проложил узкую тропу. Поднимаясь зигзагами вверх, они ловили проблески света, пробивавшегося сквозь море листвы. Но все время горизонт заслонен был смыкающейся зеленью, все время, пока они поднимались, зеленый свод висел над их головами, и только там и сям, сквозь редкие щели, врывались стрелы солнечного света. И всюду вокруг них рос папоротник, десятки разновидностей, от крохотных полосатиков до огромных папоротников, в шесть и восемь футов вышиною. Поднимаясь, они видели внизу у ног огромные сучковатые стволы и ветви старых деревьев, и такие же сучковатые ветви были над ними.
Диди остановила лошадь, очарованная красотой окружающей природы.
— Кажется, будто мы — пловцы, — сказала она, — поднимаемся из глубокого, тихого, зеленого озера. Наверху небо и солнце, а здесь именно озеро, и мы — в глубине его.
Они тронулись в путь, но маленькая фиалка, укрывшаяся среди волосатиков, привлекла ее внимание и заставила снова остановиться.
Они поднялись на хребет и словно вынырнули из озера в иной мир. Теперь они находились в чаще
