Майкрофт припомнил, сколько раз за время их брака он и Фиона спали порознь, и попытался представить, о чем она думала в каждую из этих ночей. Это была целая вереница ворот. Тогда он об этом не думал, это его не заботило. А что же его заботило?
— Ты нужен мне, Дэвид. Там, где я сейчас, я хотел оказаться всю жизнь. Разве ты не помнишь бесконечные вечера в университетском общежитии, когда за бутылкой дешевого портвейна мы обсуждали, что сделали бы, если бы у нас была такая возможность? Мы, Дэвид, ты и я. И теперь, когда эта возможность появилась, мы не можем упустить ее.
Он подождал, пока лакей в ливрее ставил на столик возле бассейна поднос с двумя чашками цветочного чая.
— Если с Фионой действительно кончено, постарайся забыть о ней. Смотри вперед и будь со мной. Я не могу начать новый важный период моей жизни с потери одного из самых старых и верных друзей. У нас много дел, у нас обоих. — Он стал энергично растираться полотенцем, как будто решил начать их именно сейчас. — И не решай пока ничего, подожди пару месяцев. Если увидишь, что тебе нужно отдохнуть, я улажу это. Но, пожалуйста, доверься мне и не уходи. Я обещаю, все будет хорошо.
Майкрофт не переставал колебаться. Ему хотелось сбежать, но он не знал, куда и к кому он попадет, если сбежит. После стольких лет он был свободен и не знал, справится ли с этой свободой. Он стоял, вода капала у него с носа и текла по усам. Его сомнения против уверенности государя. Он искал и не мог найти в себе точки опоры. Осталось только чувство долга.
— Так что ты чувствуешь, старый друг?
— Жуткий холод, сир. — Он выдавил из себя жалкую улыбку. — Давайте пойдем под душ.
— Не стой на месте, Френсис. И улыбайся. Не забывай, это торжество.
Урхарт принял инструкции жены к исполнению и начал медленно пробираться через густую толпу. Такие мероприятия он ненавидел. Считалось, что прием устроен, чтобы поблагодарить тех, кто помог ему попасть на Даунинг-стрит, но вмешалась Элизабет и превратила его в один из своих вечеров, которые она устраивала, чтобы потереться среди тех, кто фигурирует на страницах светской хроники. «Немного блеска нравится избирателям» — так она сформулировала свою цель. Подобно любому уважающему себя Колхауну она хотела иметь свой двор, поэтому вместо скромного собрания коллег Урхарт попал в балаган с актрисами, оперными дивами, издателями, бизнесменами и специально подобранными общественными деятелями. Урхарт знал, что его запаса пустой болтовни надолго не хватит.
Выйдя из темноты декабрьской ночи, гости обнаруживали у подъезда дома огромную елку, поставленную по распоряжению Элизабет, которая считала, что так телезрители могут подумать, что здесь живет простая британская семья, встречающая Рождество. Переступая порог дома 10, приглашенные не знали, что их уже проверили на наличие оружия и взрывчатки. Они отдавали свои плащи и пальто в обмен на улыбку и жетончик и терпеливо вставали в очередь, ведущую наверх, в Зеленый зал, где Урхарт принимал гостей. Медленно двигаясь с этой очередью по ступеням, мимо висящих на стенах портретов предыдущих премьеров, они старались не пялить глаза на других гостей и не смотреть по сторонам, что означало бы, что вы не побывали здесь уже сотню раз прежде. Большинство присутствующих не имели никакого отношения к политике, некоторые даже не были сторонниками нынешнего правительства, но энтузиазм, с которым их приветствовала Элизабет Урхарт, производил впечатление на всех. Атмосфера увлекала, превращала всех в почетных участников некоей команды. Если власть — это заговор, то они тоже желали приблизиться к нему.
В течение десяти минут Урхарт старался развлекать гостей. Его взгляд, не останавливаясь ни на минуту, переключался с одного объекта на другой. Урхарт либо атаковал, либо держал оборону, выслушивая жалобы бизнесменов и скороспелые советы доброхотов от политики. В конце концов он добрался до Тима Стэмпера и, благодарно вцепившись в его рукав, отвел в уголок.
— Ты что-то задумал, Френсис?
— Нет, я просто подумал, насколько же счастлив сейчас Генри, что избавился от всего этого. Чего ради мы все терпим?
— Стремление к власти шьют из крепкого сукна.
— Когда ты цитируешь Шекспира, ради Бога, не перевирай его. И потом, я предпочел бы, чтобы для этого случая ты выбрал какую-нибудь другую пьесу, не «Юлия Цезаря». Если помнишь, его там вскоре зарезали.
— Справедливый упрек. В будущем в твоем присутствии буду цитировать только «Макбета».
Урхарт ответил кривой улыбкой, оценив мрачный юмор. Он с радостью провел бы остаток сегодняшнего вечера в пикировках со Стэмпером и в обсуждении предстоящих выборов. Прошла всего неделя, опросы общественного мнения показали рост их популярности на три пункта, словно избиратели откликнулись на появление новых лиц, на свежие ветры, повеявшие в Уайтхолле, и на удаление из правительства нескольких непопулярных деятелей.
— Им понравились простыни новобрачных, — откомментировал это Стэмпер, — свежие, накрахмаленные и достаточно окровавленные, чтобы было видно, что свое дело ты знаешь.
Ох уж этот Стэмпер, у него одно на уме.
Через гул набитого людьми зала до них донесся смех Элизабет Урхарт. Она была занята беседой с итальянским тенором, одним из лучших и уж точно самым модным оперным певцом из всех, посетивших Лондон за последние годы. Пустив в ход лесть и женские чары, она убеждала его спеть позже на приеме. Элизабет приближалась к своим пятидесяти, но она хорошо сохранилась, умела подать себя, и итальянец сдался. Она поспешила прочь, чтобы узнать, есть ли на Даунинг-стрит рояль.
— А, Дики! — Урхарт приветливо протянул руку невысокому мужчине с непропорционально большой головой и серьезными глазами, который целеустремленно пробивался к нему через толпу. Дики был новым министром по проблемам окружающей среды, самым молодым из министров нового кабинета, любителем- марафонцем, энтузиастом и выдумщиком, и на него произвело глубокое впечатление решение Урхарта сделать его эмблемой природоохранных устремлений нового правительства. Его назначение встретило одобрение всех общественных кругов, кроме самых воинственных лоббистов, но в данный момент он выглядел не очень-то счастливым. На его лбу блестели капельки пота, что-то явно тревожило его.
— Мне нужно сказать вам пару слов, Дики, — сказал Урхарт, прежде чем его собеседник успел открыть рот. — Что с этой площадкой на Виктория-стрит? Вы уже разобрались с ней? Собираетесь заасфальтировать ее или что-нибудь другое?
— Бог с вами, премьер-министр, конечно, нет. Я тщательно изучил все предложения и считаю, что правильнее будет отклонить все экстравагантное и остановиться на чем-нибудь традиционном. Никаких коробок из стекла и стали, набитых кондиционерами.
— А это обеспечит необходимые современные удобства для работы? — вмешался Стэмпер.
— Это создаст гармонию с остальными зданиями Вестминстера, — слегка смутившись, ответил Дики.
— Это не совсем одно и то же, — заметил председатель партии.
— Мы восстановим против себя те организации, которые занимаются охраной старины, если попытаемся превратить Вестминстер в Чикаго, — извиняющимся тоном сказал Дики.
— Понимаю, планирование под давлением лоббистов, — цинично усмехнулся Стэмпер.
Министр по проблемам окружающей среды, казалось, растерялся перед неожиданным натиском, но Урхарт поспешил ему на помощь.
— Не обращайте внимания на Стэмпера, Дики. Он только неделю на своей должности, но уже не может спокойно слышать о лоббистах.
Эти собеседники устраивали Урхарта гораздо больше, чем представительницы двух женских благотворительных организаций, ожидавшие своей очереди за спиной Дики. Загораживаясь от них, Урхарт притянул Дики ближе к себе.
— А что у вас еще?
— Этот загадочный вирус, от которого гибли тюлени на побережье Северного моря. Ученые считали, что он исчез, но мне только что представили отчет, из которого следует, что останки тюленей выбрасывает на берег по всему побережью Норфолка. Вирус вернулся. И утру там будут эти шакалы-газетчики, и снимки умирающих тюленей появятся на первых полосах всех газет.
