Стэмпер.
Лэндлесс проигнорировал его, устремив глаза на Урхарта.
— Мы заключили сделку. Ты знаешь это. Я знаю это.
— Как я сказал, Бен, премьер-министры не всегда вольны делать, что хотят. Доводы против этой продажи неотразимы. В твоих руках уже больше тридцати процентов национальной прессы, и с «Юнайтед ньюспейперс» это будет близко к сорока.
— Мои тридцать процентов поддерживали каждый твой шаг, и мои сорок тоже будут. Так было договорено.
— Но остаются еще шестьдесят, которые ничего не забудут и ничего не простят. Видишь ли, Бен, арифметика здесь посложнее. Это не в национальных интересах. Это не годится для нового правительства, которое верит в конкуренцию и стоит на страже интересов потребителя, а не больших корпораций.
— Чушь собачья! Мы же договорились! — Его огромный кулак грохнул по пустому столу.
— Бен, это невозможно, ты должен понять. Я не могу первым своим шагом на посту премьер- министра позволить тебе заграбастать всю британскую газетную индустрию. Это плохой бизнес. Это плохая политика. Откровенно говоря, за этим последуют кошмарные шапки на первых страницах.
— А облапошить меня — это будут хорошие шапки, да?
Словно разъяренный бык, Лэндлесс наклонил вперед голову. Его губы тряслись от гнева.
— Так вот почему ты, ублюдок, провел меня через парадную дверь! Они видели, как я вхожу, и они увидят, как я выйду. Ногами вперед. Ты устроил публичную экзекуцию перед камерами со всего света. Жирный капиталист в качестве ягненка на заклание. Я предупреждаю тебя, Френки: я буду драться. Против каждого твоего шага и всеми имеющимися у меня средствами.
— А остальные семьдесят процентов газет плюс телевидение и радио будут аплодировать защищающему общественные интересы премьер-министру, — равнодушно вставил Стэмпер, разглядывая свои ногти, — который не останавливается перед тем, чтобы отказать своим ближайшим друзьям, когда того требуют интересы нации. Отличный материал.
В Лэндлесса стреляли с двух сторон, из двух стволов. Его багровое лицо еще больше потемнело, тело тряслось от бессильной злобы. У него не было слов, чтобы убеждать или спорить, он не мог ни торговаться, ни угрожать. Он мог только грохнуть по столу огромным кулачищем и уже поднял руку.
— Ты, несчастная вонючая гов…
Дверь внезапно распахнулась, и на полном ходу в зал влетела Элизабет Урхарт.
— Френсис, это невозможно, это совершенно невозможно. Квартира кошмарна, мебель отвратительна, а мне говорят, что в бюджете нет денег…
Она умолкла, заметив дрожавший в шести дюймах над столом кулак Лэндлесса.
— Ты видишь, Бен, премьер-министр не хозяин даже в собственном доме.
— Избавь меня от проповедей.
— Бен, обдумай все хорошенько. Посмотри на это со стороны. Будут еще и другие сделки, у тебя появятся желания, в осуществлении которых я смогу помочь. Полезно иметь друга на Даунинг-стрит.
— Так я думал, когда поддерживал тебя. Я ошибся.
Лэндлесс взял себя в руки, пальцы у него больше не дрожали, взгляд был спокоен и устремлен на Урхарта, и только перекатывающиеся на скулах желваки выдавали его состояние.
— Простите, если я помешала, — неловко сказала Элизабет.
— Мне кажется, мистер Лэндлесс уже собрался уходить, — вставил Стэмпер со своего поста у радиатора.
— Простите, — повторила Элизабет.
— Не беспокойтесь, — отозвался Лэндлесс, все еще глядя на ее мужа. — Мне пора. Я только что узнал, что мне нужно на похороны.
— Бен, серьезно, если я могу что-нибудь сделать…
Лэндлесс не ответил. Он встал, тщательно застегнул свой пиджак, поправил галстук и расправил широкие плечи, прежде чем выйти к объективам.
— Дэвид, я не хочу даже слышать об этом.
Майкрофт был в смятении, его одолевали смутные сомнения, страхи, которые он не мог, не осмеливался выразить словами, но о которых хотел поговорить с королем ради блага их обоих. А удалось ему только выкрикнуть несколько слов ртом, полным хлорированной воды: они были в плавательном бассейне дворца. Единственным отступлением от распорядка дня, которое позволил себе король, был переход с кроля на брасс, что дало Майкрофту возможность не так сильно отставать от него. Железный распорядок дня позволял королю поддерживать себя в прекрасной физической форме, он же заставлял всех, кто служил ему, тоже подтягиваться.
Король был ярым сторонником формальностей брака — это профессиональное, как часто шутил он, — и Майкрофт чувствовал себя обязанным сообщить ему о своем решении.
— Это к лучшему, сир, — настаивал он. — Я не могу втягивать вас в свои семейные проблемы. Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Для всех нас будет лучше, если я подам в отставку.
— Я не согласен. — Король выплюнул воду изо рта, решив наконец закончить этот разговор на суше и направляясь к мраморной стенке бассейна. — Мы дружим с университета, и я не собираюсь перечеркивать тридцать лет нашей дружбы только потому, что какой-нибудь репортер скандальной хроники может узнать о твоих личных проблемах.
Добравшись до ступенек, он последний раз окунулся с головой.
— Ты часть этой лавочки, так будет и дальше.
Майкрофт по-собачьи потряс головой, пытаясь восстановить зрение. Дело, конечно, было не только в семейных обстоятельствах, были и другие проблемы, и из-за них он чувствовал себя озабоченным и несчастным. Если он не может быть честным до конца с самим собой, то как он может рассчитывать на понимание короля? Но следовало все же попытаться.
— Все как-то сразу переменилось — мой дом, улицы, мои друзья. Я теперь даже на себя смотрю иначе. Все эти годы семья для меня была словно очками, через которые я смотрел на мир, и теперь, когда их не стало, я вижу все по-другому, и это пугает.
— Поверь, я сочувствую тебе, в конце концов, это затрагивает и меня, я ведь крестный твоей старшей. — Король взял полотенце. — Но женщины, черт их побери, делают все по-своему, и я не могу похвастать, что понимаю их. Но одно я твердо знаю, Дэвид: ты не должен решать свои проблемы в одиночку, лишая себя не только семьи, но и того, что у тебя есть здесь.
Он положил руку на мокрое плечо Майкрофта. Это была минута подлинной близости, и в его голосе звучало искреннее участие:
— Ты ведь понимаешь меня, Дэвид, ты всегда меня понимал. Меня знают во всем мире, но так мало людей меня понимают. А ты меня понимаешь. Ты мне нужен, и я не позволю тебе уйти в отставку.
Майкрофт смотрел на угловатое лицо своего друга. Худоба, особенно полысение делали короля старше его лет и более изможденным. Внутри него горел огонь, словно пожиравший его. Наверное, это заботы так старили короля.
Заботиться слишком много — возможно ли? Фиона столкнула Майкрофта в омут, и теперь он барахтался на глубоком месте, не в силах достать дна. Ему вдруг пришло в голову, что он никогда не доставал до дна, ни разу в жизни. Раньше это не заботило его, но тут вдруг повергло в панику и вызвало желание плыть, пока он не утонул. Его эмоциональная жизнь всегда была бесформенной, лишенной сути и корней. Единственной твердой опорой для него был королевский дворец, и сейчас он мог рассчитывать только на него. Человек, который в колледже бросился однажды в ледяную воду пруда в одежде и вылез, отплевываясь от водорослей и держа в руках брошенную туда крышку унитаза, теперь говорил ему, как сдержанные люди говорят только раз в жизни, что ему не все равно. И вдруг оказалось, что это важно, очень важно.
— Спасибо, сир.
— Я не знаю ни одной пары, будь то королевская или самая обычная, которая не прошла бы через такую полосу. Легко впасть в заблуждение, что такое происходит только с тобой, и забыть, что практически каждый твой знакомый прошел через эти ворота.
