Внизу, под гаражом за Книгами и Сувенирами Бэрронса.

Мне нужно было выяснить. Я должна все выяснить, но детского плача я никак не ожидала.

Из всего, что так рьяно охранял и защищал Бэрронс от всего мира, ребенка в моем списке никак не было.

Ключ к разгадке его личности? Конечно.

Роскошный дом? Определенно.

Ребенок? Никогда.

Ошеломленная, я пошла на звук. Он был слабым, идущим снизу. Ребенок рыдал так, будто весь его мир подошел к концу. Я не могла сказать — был это мальчик или девочка, но ощущение боли и скорби — разрывали мою душу. Я хотела прекратить это. Я должна была прекратить. Этот плачь разбивал мне сердце.

Я проходила комнату за комнатой, едва замечая все в округе, открывая и закрывая двери, ища путь вниз. Я отстраненно понимала, что здесь находились истинные ценности коллекции Бэрронса, в его подземном логове. Я проходила мимо вещей, которые я видела в музеях, и теперь я знала, что там были копии. Бэрронс не имел дела с подделкой. Он любил свои древности. Это место гудело от находящихся где- то здесь ОС. В конечном счете, я нашла бы и их.

Но, сначала, ребенок.

Звук плача просто убивал меня.

Неужели, у Иерихона Бэрронса есть дети? Может у них есть общий с Фионой?

Я зашипела, а затем, сообразив — что звучала как Эльф — притворилась, что не делала этого. Я остановилась и подняла голову. И, как будто он услышал мой молчаливый вздох, его крик усилился. Говоря: «Я здесь, я рядом — пожалуйста, найди меня, я так напуган и одинок».

Здесь должна быть лестница.

Я шагнула вперед, открывая дверь за дверью. Плач, помимо моей воли давил на мой материнский инстинкт. Наконец-то, найдя правильную дверь, я вошла внутрь.

Он предпринял серьезные меры предосторожности.

Я оказалась в комнате кривых зеркал. Я видела лестницы в десятках различных местах, но не могла отличить отражение и действительность.

И отлично зная Бэрронса, я знала, что стоило бы мне войти в отражение, как со мной тут же произошло бы, что-то смертельно ужасное. Очевидно, он очень сильно беспокоился о защите этого ребенка.

Мое темное озеро предложило мне помощь, но я в ней не нуждалась.

— Покажи мне правду, — произнесла я, и Зеркала, одно за другим потемнели, пока в слабом свете не замерцала хромированная лестница.

Я молча спускалась вниз, привлеченная звуками рыданий ребенка.

И мои ожидания рассыпались снова.

Плачь, слышался из-за высоких дверей, закованных цепью с запертыми на висячий замок, и с выгравированными рунами. Я не должна была услышать этого. Я была поражена, что находясь так глубоко в подземелье, была в состоянии услышать рев Бэрронса.

Мне потребовалось двадцать минут, на то, чтобы сломать цепи, замки и руны. То, что он хотел максимально защитит ребенка — очевидно. Но почему? Что в нем было такого важного? Что происходит?

Как только я толкнула дверь — плач внезапно прекратился.

Я вошла в комнату и огляделась. Чего бы я себе не воображала здесь увидеть — этого не было. Здесь не было ни богатств, ни сокровищ или коллекционных предметов. Здесь было немногим лучше, чем в гроте Мэллиса под Бурреном[38]. Комната была высечена из каменной пещеры в недрах земли. Появляясь, из под восточной и исчезая под западной стеной, пробегал небольшой ручеек. Повсюду были установлены камеры. Он узнал бы, что я была здесь, даже если бы я развернулась и пошла обратно — прямо сейчас.

В центре зала стояла клетка, двадцать на двадцать[39] из массивных, близко расположенных друг к другу, железных прутьев. Как и двери, она была сильно защищена рунами. Кроме того, была пустой.

Я двинулась к ней. И тут же замерла в потрясении.

Она не была пустой, как я подумала. В клетке, свернувшись голышом, лежал ребенок. На вид ему было лет десять — одиннадцать.

Я бросилась к нему:

— Милый, ты в порядке? Что случилось? Почему ты здесь?

Ребенок поднял голову. Я споткнулась и упав, на коленях поползла по каменному полу. Я оцепенела.

Я смотрела на ребенка, из воспоминаний разделенных с Бэрронсом.

Каждая его черта в моем сознании была кристально ясной, словно я пережила это только вчера — такая редкая возможность заглянуть в сердце Бэрронса. Я могла закрыть глаза и снова оказаться там с ним — так просто.

Мы в пустыне.

Сумерки. Мы держим ребенка в наших руках.

Я смотрю в ночь.

Я не буду смотреть вниз.

Не могу столкнуться с тем, что я увижу в его глазах.

Не могу не смотреть.

Мой взгляд неохотно с жадность опускается вниз.

Ребенок смотрит на меня полными доверия глазами.

— Но ты умер! — запротестовала я, уставившись на него.

Мальчик двинулся ко мне, подошел и встал на краю клетки, его маленькие ручонки обхватили решетку. Красивый мальчик. Темные волосы, золотистая кожа, темные глаза. Сын своего отца. Его взгляд мягкий, теплый.

И я Бэрронс, смотрю на него сверху вниз…

Его глаза говорят: я знаю, ты не позволишь мне умереть…

Его глаза говорят: я знаю, ты остановишь боль…

Его глаза говорят: доверие/любовь/поклонение/ты-совершенство/ты-всегда-бережешь-меня/ты-мой- мир.

Но я его не сберег.

И я не могу остановить его боль.

Мы были в пустыне, держали этого ребенка, этого особенного мальчика, в наших руках, теряя его, любя его, скорбя по нему, чувствуя, как его жизнь ускользает…

Я вижу его там. Его вчера. Его сегодня. Завтра, которого уже никогда не будет.

Я вижу его боль, и она разрывает меня.

Я вижу его абсолютную любовь, и это стыдит меня.

Он улыбается мне. Он передает мне всю свою любовь глазами.

Он начинает ускользать.

Нет! Заревел я. Ты не умрешь! Ты не оставишь меня!

Я смотрю в его глаза — уже, кажется тысячу дней.

Я вижу его. Я держу его. Он — здесь.

Он ушел.

Но он не ушел. Он здесь — рядом со мной. Мальчик вжимает свое лицо в прутья. Он улыбается мне.