причина, которая привела меня туда, на галерею, понимаете? Так вот, Элис. Она говорит мне, мол, не поможешь мне покормить мерзких сов? А я говорю — сов, Элис? Прости, но я не совсем тебя понял. А потом — довольно хулиганисто, как мне показалось (и не подумаешь ведь, да? Не подумаешь, что Элис склонна хулиганить), она приподняла крышку деревянного такого как бы ящика, который держала в руках, и, ох, ну — фу, вот и все, что я вообще-то могу сказать. Они там лежали рядком, ну, не знаю — дохлые и пушистые, и это больше, чем мне хотелось бы увидеть, если честно (а я только что вернулся от Бочки, говорил с ним про ужин — он готовил жаркое в горшке и совершенно неземной на вид малиновый бисквит со взбитыми сливками: старина Бочка, скажу я вам, — он все лучше и лучше). Ну, короче, — я был уже почти готов отклонить ее великодушное приглашение, так? Но когда Элис похлопала по перилам блестящей и лязгающей огромной лестницы, привинченной снаружи к стене, по которой всерьез собиралась взобраться (верхушка ее, без дураков, терялась в черных небесах), я сперва не сомневался, что она шутит. А когда она торжественно уверила меня, что нет (что я, конечно, и сам должен был понять, потому что и не подумаешь ведь, правда? Не подумаешь, что Элис склонна шутить) — что ж, тогда я мог лишь снисходительно предположить, что на нее нашло временное умопомрачение. Мне! Подниматься по этой лестнице? Ах, милая, милая Элис — тебе так много предстоит обо мне узнать (спросите Каролину, если хотите выяснить все подробности: она об этом толстенный том написала. Только должен предупредить — книга вышла скучнейшая). Пол — вот с кем ей следовало бы поговорить. Боже — вы только посмотрите на него. Качается, как мартышка, настырно лезущая за кокосом, — и, похоже, совсем не торопится вновь оказаться на твердой земле. Простите — но мне пора. Надо сосредоточиться. Я и так изрядно запоздал — давно пора сообщить ему, что же я думаю. — Думаю… — довольно медленно произнес Джейми, — может, сдвинуть немножко вниз левую сторону, да, может быть. Чуть-чуть. Капельку. Совсем немного. Так. Так. Нет — слишком сильно. Ооооо нет — теперь все не так. Нет-нет-нет. Немножко назад. Нет — другую сторону. Справа от тебя. Ага. Здесь. Да. А теперь левый верхний угол, да?.. Левый угол. Просто выровняй его и — да. Да, да. То, что надо, — отлично. Великолепно. Прекрасно, Пол. Восхитительно. В самую точку. Невероятно.

— Уверен, да? — спросил Пол. — Я тогда слезаю, хорошо?

— Да. Абсолютно. То, что надо, Пол. Огромное спасибо. Прекрасно.

— Тебе виднее, Джейми. Хорошо мы ее пришпандорили, кореш, но я, пожалуй, вот что сделаю… — сказал Пол — слезая с лестницы так, что Джейми это показалось единым слитным движением, стремительным падением, словно по хорошо смазанному желобу. — Знаешь, что я сделаю, Джейми? Вернусь-ка я попозже, подберу тебе пару зеркальных стекол, лады? Будет совсем как в Банке Англии, я тебе говорю. Надежно, как скала. Кстати, отличная мазня, старина. Красные и розовые штуки ужасно прикольные. Ты у нас, значит, Пикассо, да? А? Гони еще таких, сынок, и я скажу, что, может, «Схемы Тема» сильно заинтересуются. Сечешь?

И Джейми взаправду начал краснеть. Еще одно давно позабытое чувство, вновь разожженное. Потому что до Печатни я мгновенно краснел лишь сразу после очередного жестокого и рвущего грудь приступа кашля (обычно следующего за первой и лучшей выкуренной за день сигаретой) или же просто от чистой и дикой ярости — как правило, на Каролину, так или иначе. Послушай, спасибо, Пол, за твои слова о картине — я чертовски рад это слышать, если по правде. Мне не терпится приступить к следующей — так что да: сколько захочешь. Но, по-моему, это совсем не Пикассо, Пол — а? По-моему, ты самую малость напутал с культурными аллюзиями. Поллок.[61] Вот кто. Здесь мы видим совершенно очевидную дань почтенному отцу живописи действия[62] — Джеку-Окропителю собственной персоной. Я расскажу вам, как это вышло: как это все случилось. До сих пор мне, знаете ли, трудно поверить. Я? Рисую картину? Я? Да вы шутите. Однако же нет. Я это сделал. Я нарисовал. Я и только я. Ну, Лукас вдохновил, вполне естественно… и я вам расскажу, как это вышло: как это все случилось.

Я был у Лукаса, видите ли (я же говорил вам, что это он меня подтолкнул? Движущая сила, генератор идей — вот кто он такой, вот что он делает). Да, кстати — я вам сказал? Я ремонтирую для него старые прессы, знаете? О да, уже много недель. Видели бы его лицо, когда всякая огромная и крошечная деталь снова сияет, когда храповики поворачиваются, а блестящие медные шестерни свободно вращаются (он, Лукас, не выражает радости, как таковой: он просто излучает удовлетворение). Он не просил меня это делать. Но каким-то образом мне стало понятно, что никакое другое мое деяние не доставит ему большего удовольствия (хотя как именно ему удалось донести это до меня, не облекая в слова хотя бы отдаленный намек, я совершенно не представляю), и, конечно, потому, что я, в конце концов, типограф по профессии… хотя главным образом, я думаю, потому, что мысль действительно сделать хоть что-то, хоть мелочь какую- нибудь для Лукаса, попытаться отплатить за все, что он дал мне, ну… от этой мысли мне стало очень, очень хорошо где-то глубоко внутри. И конечно, как я уже сказал, я пообещал целиком их реставрировать. Не то чтобы эти огромные старые красавцы имели нечто общее с массивными, технически совершенными механизмами, к которым я привык. В наши дни прессы, считай, все равно что хваленые компьютеры. Но эти — они больше похожи, ну не знаю… на паровые машины, вроде того. Благородные, щедрые, прекрасно сделанные и практически вымершие, несмотря на то, что конструировали их на века. Вроде старых автомобилей. Вроде старого «алвиса» Джона, вот хороший пример — он ведь полностью и всецело восстановлен, знаете ли, — мне Джон как-то раз за ужином сказал. Купил сам корпус, ходовую часть и все такое прочее всего за тысячу или около того — а потом дошло дело до — оооо, бешеных денег. Уймы денег. Абсолютно все разобрали на части и переделали — мотор демонтирован, заново налажен, все движущиеся части либо отремонтированы, либо заменены… четырнадцать слоев краски, сказал он мне — четырнадцать! — и сделанный полностью на заказ салон из красной кожи «Коннолли».[63] Он не смог бы продать ее дороже, чем за половину суммы, ушедшей на то, чтобы привести ее в столь бесподобное состояние; ну так и что с того, как он выразился. Он ведь не собирается ее продавать. Не хочет. Не может с ней расстаться. И она (и Фрэнки, готов поклясться) ему доставляет массу удовольствия: для этого-то и нужны деньги, а? Да. Ну еще бы. Чтобы вкладывать их в то, что любишь и во что веришь. Спросите у Лукаса, он на этом собаку съел.

Так вот — короче говоря, Лукас. Я купил кучу книг для специалистов у одного букиниста — Лукас как-то раз обронил его имя (прошелестел, что тот может быть полезен), — и я неплохо в этом деле преуспел, знаете ли. На самом деле все становится очень логично и просто, как только начнешь и, ну, знаете — вроде как войдешь в колею. Один пресс — самый маленький, гм, — года 1860-го, я думаю (точнее сказать не могу) — уже на ходу: мурчит, как большая довольная кошка. В тот день, когда я наконец привел его в превосходное рабочее состояние, — знаете, что я сделал? Я напечатал меню для Бочкиного ужина в тот самый вечер. Все были в восторге. Ну — во всяком случае, рады: похоже, всем понравилось. Я — я был в восторге. Безумно. И Лукас, да: думаю, он тоже. Пол — тот, по-моему, заинтересовался сверх всякой меры. И до сих пор. Даже сейчас снова об этом заговорил — о том, как бы нам навести порядок по типографической части, — даже когда балансирует в миле от земли на верхушке стремянки (и как ему удается вообще о чем-то думать, когда он так высоко; мда, скажу я вам, — это выше моего понимания). Да. Ну ладно. Короче говоря, в основном я этим и был занят в последние несколько недель (ввожу вас в курс дела) — вносил, если хотите, свой вклад, — поскольку Джуди была совершенно права, знаете ли, в тот первый день, когда я приехал. Определенно всем, каждому из нас, когда мы впервые сюда попали, казалось, что нам совершенно нечего дать — что у нас нет никакого умения, никакой способности, хотя бы отдаленно привлекательной, не говоря уже о том, чтобы полезной, и так далее. Жизнь, понимаете, нас доконала. Но, как выясняется, нет: низкая самооценка — она просто тает от всеобщей теплоты, и твои наклонности всплывают из-под сковавших их слоев разрушенных иллюзий. Низкая самооценка, эта мелкая пакость — о да. Это такая невероятная мерзость, знаете ли, — способна полностью тебя уничтожить. Один старый печальный неудачник, которого я когда-то знал (я вообще-то о себе) — прекрасная демонстрация ее мрачной и жуткой изматывающей силы. Например: вы веселитесь с друзьями, так? И тут в бар впархивает стайка девчонок. И вы тотчас, совершенно машинально увязываетесь за самой некрасивой и скучной — ну, не совсем уродиной, конечно, — из них просто потому, что, ну — в конце концов, это же так экономит время, правда? То, чего у нас и без того много. Да. Ну ладно.