обстреливали немецкие части, двигавшиеся на юго-запад. Я толкнул вперед рычаг дросселя и открыл огонь. От обеих машин полетели куски.

Оба Ил-2 получали попадание за попаданием. Я был настолько поглощен этим, что испытал шок, когда очередь трассеров ударила по крылу моего Me. Я молниеносно ушел вниз и в тот же самый момент увидел приблизительно в 100 метрах позади себя Як.

Он так же, как и я, прошел под Ил-2, которые все еще стреляли, и я понял, что пилот позади меня знает, что делает. Мне потребовался весь опыт, поскольку я теперь боролся за свою жизнь. Но парень уверенно держался у меня на хвосте и добился повторных попаданий в мой «Мессершмит». Я не осмеливался выполнять развороты на этой машине, но также не мог и набрать высоту, ожидая встретить там Ил-2 и большое число истребителей. Так что я вынужден был оставаться близко к земле и позволять другому практиковаться в стрельбе. Требовалось все мое внимание, чтобы не врезаться в землю. Несмотря на то что я ни мгновения не летел прямо и горизонтально, русский продолжал добиваться попаданий.

Наконец, мой самолет набрал скорость, и я медленно, но уверенно начал отрываться. Затем я поднялся немного повыше и помчался к Галацу настолько быстро, насколько это было возможно.

Все другие члены нашей группы уже собрались там и ждали меня. Они были поражены видом моего расстрелянного «Beule», и, возможно, многие из них, качая головой, сказали: «Такое могло произойти только со „стариком“ Липфертом!»

Галац был отличным аэродромом. Только одно было плохо, что мы там были не одни. Вокруг теснились штурмовые, разведывательные и другие подразделения. Русские не могли проигнорировать такую цель. В итоге каждую ночь нам наносили визиты, которые тяжело отражались на наших нервах, тем более что наши жилые помещения и командный пункт были весьма близко от аэродрома.

Однажды, когда не было никаких вылетов, я вместе с Каннштайном, нашим человеком в отделе IVA, отправился в Галац, чтобы раздобыть для нас хорошие продукты. Фронт приближался все ближе, и мы хотели, по крайней мере, успеть хорошо пожить. Теперь у нас были говядина и свинина, хорошее вино, пиво и даже свежая клубника!

В то время к нам присоединилась III./JG77, сильно потрепанная на Средиземноморье.[113] Она имела несколько новых Bf-109, вооруженных тремя пушками.[114] Естественно, эти машины надо было опробовать! Хейнц развернул одну из них в сторону от города и нажал на кнопку спуска. Действительно, можно было увидеть большие 30-мм снаряды, взрывавшиеся в маленьком винограднике. Это выглядело так, словно стрелял небольшой миномет. С ними мы, наконец, могли внушить некоторое уважение даже сильно бронированным Ил-2.

Несмотря на отступление, наш моральный дух все еще был относительно хорошим. Но «упадок» наступил быстро. Хейнц и я вылетели вместе с двумя другими самолетами и начали преследовать группу приближавшихся русских.

После нескольких «собачьих схваток» я сбил один из вражеских самолетов, пока Хейнц преследовал остальных, которые тем временем уже достигли своей территории. Это был серый, штормовой день, и русские летали очень умело. Они, главным образом, держались в облаках и выходили из них лишь время от времени. И мы ничего не могли сделать с ними. Скоро Хейнц решил, что с него достаточно, и повернул домой.

Хейнц не успел еще ничего предпринять, как по всей длине его самолета появились вспышки попаданий, и он сразу же понял, что подбит. Когда его самолет начал дымиться, он попытался уйти. Но русские держались у него на хвосте. Они были столь же быстры, как и он, и неоднократно добивались новых попаданий. Хейнц защищался, как мог, и даже срезал верхушки нескольких деревьев, когда маневрировал над самой землей. Но все было напрасно, русские вцепились в него, и его самолет снова и снова попадал под огонь.

В итоге Захсенберг совершил аварийную посадку. Он был несколько раз ранен и, истекая кровью, потерял сознание непосредственно перед самым касанием земли. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Согласно рапортам свидетелей его Me несколько раз подпрыгнул, а затем, проскользив по грязи и гравию, остановился прямо около полевого госпиталя. Персонал госпиталя поспешил к самолету и вытащил находившегося без сознания пилота. Но он все еще был жив!

В тот же самый день русские приблизительно в 23.00 снова появились над нашим аэродромом. На сей раз прибыли не обычные «швейные машинки»,[115] а большие машины. Мы не раз вздрагивали при взрывах бомб. Русские заходили поодиночке и сбрасывали на летное поле бомбы. Промахнуться было невозможно, поскольку несколько самолетов уже горело. Затем около командного пункта раздался мощный взрыв, и здание, в котором стояла моя раскладушка, было разрушено. К счастью, никого не придавило, потому что прочные балки перекрытия упали под углом и смогли удержать часть каменной кладки. Я отделался относительно легко, лишь лицо было слегка разбито. Выбравшись из- под щебня, я как можно быстрее бросился в ближайший окоп.

Русские не давали нам никакой передышки и вынудили оставаться в окопах далеко за полночь. Мы смогли насчитать на аэродроме пять горевших машин, а их взрывавшиеся боеприпасы обеспечивали настоящий праздничный фейерверк. Спасти их было невозможно. Три «Мессершмита», включая один из нашей группы, сгорели полностью. Два других получили такие повреждения, что уже не подлежали ремонту.

После этой ночной бомбежки мы оставили Галац, поскольку русские были близко от аэродрома. Во время перелета на новую базу мы обстреляли отступающие румынские войска, потому что в то же самое утро Румыния разорвала свои отношения с Германией. Мы получили такой приказ из штаба авиакорпуса. Вместе с ведомым я смог поджечь два грузовика, но затем с ужасом увидел, что в них были немецкие солдаты, отходившие вместе с румынами. Я немедленно приказал прекратить атаку.

Мы должны были приземлиться на аэродроме, который был переполнен румынскими самолетами и солдатами. Поскольку нашего передового подразделения там еще не было, я приказал, чтобы приземлилась лишь одна пара, в то время как сам с ведомым остался в воздухе, чтобы понаблюдать за тем, что они будут делать. Мои пилоты отрулили к пустому краю аэродрома и помахали мне руками. Но я оставался в воздухе до тех пор, пока мое топливо не стало подходить к концу, и не приземлялся, пока два других самолета не поднялись в воздух.

Технический персонал прибыл вскоре после нашей посадки. Мы установили свои палатки. Затем я с другим офицером отправился к румынам, чтобы уточнить ситуацию. Румынский полковник встретил нас прохладно и, указав на два своих пулемета, сказал мне через переводчика, что приземлившиеся самолеты не должны снова взлетать без его разрешения. Я вернулся к месту стоянки наших самолетов, распорядился установить на позиции вокруг четыре пулемета и проследил за тем, чтобы два «Мессершмита» всегда барражировали в воздухе над аэродромом.

В те дни большинство румын кардинально изменили свои взгляды и перешли на сторону своих бывших врагов. Они перекрыли все перевалы, ведущие из Румынии в Венгрию, отрезав все, что находилось по другую сторону Карпат. Однако перевал севернее Бузэу был разблокирован немецкими войсками и использовался для отхода наших наземных частей, хотя и с большими помехами.

28 августа 1944 г. жалкие остатки группы в 9.00 вылетели из Бузэу в Саксиш-Реген,[116] в Венгрии. 29 августа мы перелетели на запасной аэродром приблизительно в 25 километрах к западу, чтобы освободить место для «Штук» и других групп авиакорпуса. Сначала мы сильно возмущались, что еще раз должны освободить дорогу другим, не сознавая, что в действительности вытащили счастливый билет. На следующий день Саксиш-Реген был атакован примерно 50 «Мустангами», которые уничтожили или повредили около 70 самолетов нашего авиакорпуса. «Мустангам» было легко это сделать. Аэродром не имел абсолютно никакой противовоздушной обороны, а самолеты стояли настолько близко друг к другу, что американцы едва ли могли промахнуться. Воспользовавшись этой возможностью, амии[117] в течение нескольких минут гонялись за машиной майора Руделя. Он позже связался со мной, смеясь и ругаясь одновременно. Мы же в Будаке[118] не подвергались атакам до следующего дня.

Тем утром мы получили сообщение, что в наш район летят множество русских Ил-2. Звено и пара, или всего шесть самолетов из моей группы, немедленно поднялись в воздух. Звено возглавлял опытный и очень способный лейтенант Фённекольд,[119] который одержал 136 побед и был одним из лучших пилотов группы. Я был ведущим пары с ефрейтором Гюнтером Штандером в качестве