Эвальд атаковал, но русский уклонился от него. Вместо востока он теперь летел на запад, в направлении Крыма. Он мчался на высоте 200 метров и продолжал снижаться еще больше. Русский шел на бреющем полете, Эвальд почти в 600 метрах позади него, а я приблизительно на 1000 метров выше.
Прежде чем вражеский самолет достиг побережья, к которому он приближался, Эвальд по моему приказу ушел вверх. К этому времени я уже летел над поверхностью воды вслед за русским, и, как и ожидалось, вражеский пилот снова начал разворот. Но я развернулся вслед за ним настолько круто, что у меня потемнело в глазах, а весь самолет задрожал. Однако я остался у него на хвосте.
Началась потрясающая гонка на виражах. Должно быть, русский был настоящим экспертом. Он просто не позволял мне сделать ни одного выстрела, даже притом, что я был всего лишь в 30 метрах позади него. Мы выполняли один полный разворот за другим, в то время как Эвальд регулярно сообщал мне, что он в 300 метрах выше и прикрывает меня.
Каждый раз, когда я пролетал над побережьем, русские зенитки открывали огонь, но ни одного из нас это не волновало. Вражеский летчик ничего не мог сделать, но продолжал виражи, и я предпочел бы быть сбитым зенитной артиллерией, чем отвернуть. Я ожесточенно вцепился в него, но понимал, что не смогу приблизиться к нему подобным образом. Я должен был попробовать другой способ.
Я поднялся на 100 метров, перевернул свой самолет на спину и атаковал русского на крутом развороте со снижением. Этот маневр настолько озадачил его, что он совершил необдуманный поступок: спикировал вниз и тем самым дал мне шанс открыть огонь и добиться первых попаданий. Затем он снова отвернул, в то время как я с трудом выровнял свою машину, прежде чем она ударилась о воду.
Когда я собирался повторить свой маневр, то увидел вспышки на двигателе перед собой и почувствовал несколько ударов. Я отчаянно потянул ручку управления на себя, потому что было ясно, что на моем хвосте вражеский самолет. Но прежде, чем я успел все высказать Эвальду за его пренебрежение своими обязанностями прикрывать меня, мимо пронесся Bf-109, стрелявший из всех стволов. Какой идиот! «Ты, новичок, – прокричал я, – ты что, ослеп? Ты хочешь сбить одного из своих!»
Я должен был прекратить преследование русского. Он увидел в этом шанс и попробовал продолжить свой путь. Тогда Эвальд зашел к нему в хвост, и он должен был снова развернуться. В то время как Эвальд преследовал его, выполнив три полных круга, выше нас собрались несколько «сто девятых». Их пилоты давали любезные советы, как лучше сбить этого товарища, который к настоящему времени, должно быть, был мокрым от пота. Я ничего не сказал и, снижаясь, на втором круге смог подобраться к нему весьма близко. Я открыл огонь на дистанции прямого выстрела и видел, что от вражеского самолета полетели куски. Тогда он выровнялся и полетел в направлении маленького острова в Керченском проливе косы Тузла.[76]
Продолжая стрелять, я не смог помешать русскому выполнить посадку «на живот» на острове, занятом противником. Когда я промчался низко над самолетом, пилот выскочил из него и убежал. Приземление «на живот» было достаточным, чтобы претендовать на победу, но, однако, такая победа не устраивала меня. Я не был удовлетворен, несмотря на то что позволил храброму пилоту спасти свою жизнь. На следующий день в ходе своего первого вылета я в паре с Эвальдом полетел назад к острову и обстрелял русскую машину. После трех заходов она, наконец, загорелась. Только когда мы вернулись на аэродром, я сообщил о своей победе.
Русские были вынуждены эвакуироваться с плацдарма в Эльтыгене чрезвычайно поспешно. Их храбрость и решимость ничего не значили при таких неблагоприятных условиях – немецкое превосходство было слишком большим. Узкий плацдарм южнее Керчи, размером лишь в один квадратный километр, сжимался все больше и в заключение был раздроблен на части. Под покровом ночи русские начали переправу через Керченский пролив. Когда на следующее утро первая пара истребителей появилась над Эльтыгеном, последние русские уже достигли земли на противоположном берегу.
С ликвидацией плацдарма в Эльтыгене мы, летчики-истребители, лишились настоящего эльдорадо, потому что после этого почти никакие русские самолеты больше не пересекали Керченский пролив, и даже над Таманью их стало заметно меньше. Следующие дни прошли без каких-либо контактов с противником, и группа получила приказ готовиться к перебазированию на новое место.
Моя следующая победа должна была стать 75-й, что означало представление к награждению Рыцарским крестом.[77] Главные лица нашего «административного корпуса» – старший унтер-офицер,[78] казначей и писарь 6-й эскадрильи – каждый раз, когда я вылетал, выходили на аэродром, готовясь меня поздравить. И день за днем они должны были возвращаться обратно со своими цветами и шампанским, не выполнив свою миссию. Наконец, это переполнило чашу моего терпения. Когда старший унтер-офицер Болинский в очередной раз пытался ускользнуть с аэродрома со своим окружением и подарками, я подозвал его и заставил сделать пятнадцать отжиманий. Потом я объяснил ему, что это наказание за попытку подтолкнуть меня. Я сам ужасно хотел этого, но никто не должен был принуждать меня одержать эту 75-ю победу.
В конце этого «сухого» периода мне еще раз невероятно повезло. Несмотря на то что никакого контакта с врагом не было, мы должны были вылетать на сопровождение группы Не-111. Я возглавлял 3-е звено из четырех самолетов. «Хейнкели» беспрепятственно сбросили свои бомбы и повернули домой. Не было видно ни одного русского, как бы мы сильно ни напрягали свои глаза.
Мы расстались с бомбардировщиками недалеко от нашего аэродрома на высоте 4000 метров. Я хотел полететь обратно к линии фронта со своим звеном, в то время как другие восемь машин начали снижение, чтобы приземлиться.
Мы медленно поднялись на 5000 метров. Мой ведомый доложил о двух самолетах, приближавшихся с запада на высокой скорости. Двое русских? Я был наэлектризован, но из осторожности запросил по радио: «Любые „велосипедисты“, курсом на восток над „садовым забором“, Hanni 6000?»
Никакого ответа.
Я повторил запрос, но прежде, чем я осознал, что произошло, эти две машины выполнили полубочку и спикировали на наши бомбардировщики. Мы сразу же сделали то же самое. Хотя мы были ближе к «Хейнкелям», чем они, они обогнали нас за счет большей скорости. Игнорируя нас, они приблизились к ползущим бомбардировщикам и открыли огонь из всего, что имели. Я видел, как от одного Не-111 полетели куски обшивки.
Русские начали второй заход, но теперь мы уже были поблизости. Замыкавший русский забыл о наших бомбардировщиках; вместо этого он оставил своего ведущего и спикировал вниз. Даже несмотря на то, что был недостаточно близко, я должен был открыть огонь, иначе бы русский обстрелял последний Не-111 во второй раз.
Первоначально он не обращал внимания на мои пулеметные очереди, пока не получил несколько попаданий. Тогда он резко отвернул, оставляя плотный инверсионный след, и спикировал на северо-восток в направлении Гнилого озера. Я пошел наперерез и приближался к нему на высокой скорости. Мой указатель воздушной скорости показывал более 750 км/ч, и я едва мог удерживать машину на курсе позади русского.
Я никогда прежде не сталкивался с таким пилотом. Обычно 600 км/ч были их пределом. Советские самолеты имели легкую конструкцию, и их приходилось выводить из пикирования, независимо от того, на что были способны их пилоты. Хороший Bf-109G-6 мог пикировать на скорости более 850 км/ч. При больших значениях скорости самолет очень редко подчинялся пилоту. Результирующие силы, действовавшие на органы управления, были огромными.
Я мог удерживать свою машину позади русского, лишь используя силу обеих рук. Вражеский самолет становился все больше и больше. Он почти заполнил прицел; теперь я мог открывать огонь.
Медленно, не уменьшая усилия на ручке управления, я нащупал кнопку спуска пулеметов и переместил большой палец на кнопку спуска пушки.[79] Русский, казалось, все еще не замечал, что я сидел у него на хвосте, полагая, что избавился от меня в ходе своего сумасбродного пикирования. Первые же выстрелы, сделанные мною, достигли цели.
Внезапно русский выровнял самолет, а затем начал пикировать еще более круто. Я не мог последовать за ним, так как моя скорость была уже более 850 км/ч. Я инстинктивно закрыл дроссель и открыл створки радиатора, а потом с некоторым трудом перевернул «Мессершмит» на спину. Именно тогда я увидел русского, пролетавшего подо мной. Самолет слегка дымился, левая стойка шасси выпала из своей ниши. Тем временем моя скорость уменьшилась, так что я снова мог атаковать его.
