— Слушаюсь, — ответил Арвид. — Значит так. Когда Попов вернулся из Испании, Старцев в это время учился в школе и жил у деда-священника, мать же Валентина Петровича умерла четырьмя годами раньше. Вскоре Попова Андрея Ивановича арестовали, но через год обвинение было снято, и тогда он стал райвоенкомом. После начала войны Андрей Иванович стал командовать партизанским отрядом, а пасынок был при нем. Отряд выдал гестаповский провокатор. Командира взяли в плен тяжело раненным и повесили в родном селе. Старцев сумел спастись, партизанил в другом месте, а после освобождения Белоруссии воевал в соединениях Красной Армии. Был ранен, награжден орденом Славы третьей степени, четырьмя медалями. Демобилизован в сорок шестом году. В сорок седьмом прибыл в Западноморск, год работал на строительстве университета, закончил десятый класс вечерней школы, стал студентом. А потом все обычно. Аспирантура, защита диссертации, степень, научная работа, etcetera.

— Что ты сказал? — спросил Жуков.

— Etcetera — и так далее, значит. Это я на латыни…

— Ну, если на латыни, — усмехнулся начальник управления, — то verbum sapienti — умный поймет без разъяснений. Что еще?

— Маркерт был научным руководителем Старцева, — сказал Арвид. — И вообще опекал его. Поначалу, когда Валентин Петрович приехал сюда, он даже жил в доме профессора. Его можно, я так полагаю, считать едва ли не членом этой семьи.

— Это уже существенно. Молодец, что установил подобное обстоятельство, — похвалил Арвида Жуков.

— И отзывы университетского начальства о нем, Валентине Петровиче, самые благожелательные… Коллеги тоже говорят о нем только хорошее.

— Ладно, ладно. Пока о нем хватит, — остановил сотрудника начальник управления. — Кого еще сумели установить из ближайшего окружения профессора?

— Это самые близкие люди, которые окружали профессора ежедневно. А вообще-то у него пропасть всяких знакомых…

— Да, Борис Янович — крупная фигура в научном мире, — сказал Конобеев. — И в городе его хорошо знали…

— То-то и оно, — проворчал Жуков.

Он поднялся и принялся расхаживать по кабинету.

— Спасибо старику, что оставил нам хоть какую-то зацепку… Этот апостол Петр… Почему Маркерт зажал в кулаке именно его фигурку?

Начальник управления резко остановился и протянул руку к Конобееву.

— Вот ты, Прохор Кузьмич, Евангелие читал?

— Давно, Александр Николаевич, еще в студенческие годы, когда изучал в университете курс научного атеизма.

— А что-нибудь помнишь?

— С пятого на десятое.

— Ну вот, ты хоть читал… А я и в руки Евангелие никогда не брал. До этого самого случая…

Он подошел к столу, выдвинул ящик, вынул из него книгу в зеленоватом переплете с черным крестом посредине.

— Два дня уже читаю. У помощника возьмите экземпляры для вас. Поизучайте жизнь Иисуса Христа и его учеников. Иначе нам будет не понять, что хотел сообщить перед смертью профессор Маркерт, указав на апостола Петра. А из отпуска тебя, как ты уже, конечно, понял, Прохор Кузьмич, отозвали с тем, чтоб возглавил группу по раскрытию сей евангелической тайны.

Жуков вздохнул и сдвинул бумаги на край стола.

— Одним словом, — сказал он, — ближайшая задача такова. Видимо, для расследования убийства профессора Маркерта помимо тех оперативных действий, которые мы уже наметили, нам необходимо также всесторонне изучить историю жизни Иисуса Христа и его учеников, которая дается в четырех версиях — от Матфея, Луки, Марка и Иоанна. И это не считая апокрифических списков… Будем надеяться, что покойный профессор имел в виду те Евангелия, которые официально приняты христианской церковью в качестве канонических вариантов.

— Если мне не изменяет память, — сказал Конобеев, число новозаветных апокрифов в списке, составленном французским католическим богословом Лакомбом, перевалило за сотню. Одних Евангелий что-то около пятидесяти вариантов.

— Ого! — воскликнул Арвид Казакис. — А что если и их придется исследовать? Может быть, мне тогда уж сразу в аспирантуру к Старцеву поступить? Примут меня туда с высшим юридическим, а, Прохор Кузьмич?

— Будет надо — пойдешь в аспиранты, — сказал Жуков. — В оперативных интересах…

— Нелегкая это задача — расследовать загадочную историю Христа, — задумчиво произнес Конобеев. — Этому делу уже без малого двадцать веков; но только оно до сих пор не может считаться закрытым.

— Ну, к истории Иисуса у нас интерес сугубо прикладной, — заметил Александр Николаевич. — Необходимо найти в Евангелии некие аналогии, которые помогут выйти на убийцу Маркерта. В этом деле меня смущает оружие, которым пользовался преступник, Арвид! Выдай информацию Прохору Кузьмичу…

Казакис выудил листок и, глядя в него, доложил:

— Профессор Маркерт был убит двумя пулями, выпущенными с расстояния двух-трех метров из американского кольта армейского образца тридцать восьмого калибра.

— Тридцать восьмой калибр? — спросил Конобеев. — Это серьезная машина. Калибр у американского оружия определяется сотыми долями дюйма. Тридцать восьмой калибр — это, сейчас прикину… Это девять и шестьдесят пять сотых, примерно, миллиметра.

— Точно, — заглянул в листок Арвид, — девять и шестьдесят пять. Внушительно. Только вот у кольта этого образца такой калибр соответствует ровно девяти миллиметрам. Так сказать, американское исключение из общего правила. Но дело не в этом… Эксперты говорят, что на таком расстоянии на жертве должны быть обнаружены порошинки. Но их нет. Значит, стреляли через некую защитную ткань, допустим, из кармана или через плащ, пальто, шляпу.

— Это уже что-то, — произнес Конобеев.

Зазвонил один из телефонов. Александр Николаевич снял трубку.

— Да, — сказал он, — да. Развернул группу… Ищем. Конечно, конечно… Уже назначен старшим Конобеев. Из отпуска мы его отозвали. Да-да! Разумеется, приложим все силы… Конечно, понимаем. Все будет сделано. Конечно, доложу. Есть. Хорошо. До свидания.

Начальник управления посмотрел на замолкнувшую трубку и медленно опустил на рычаг.

— Дела… — сказал он. — Из Москвы сообщают, что иностранные пресс-агентства распространяют информацию о трагической смерти профессора Маркерта. Высказываются самые фантастические предположения…

Неожиданно раздавшийся детский плач заставил Бориса Яновича вздрогнуть.

Он поднял глаза от рукописи, отложил перо, глянул на стоящий перед ним портрет Валентины, Магда аккуратно обвила его черной лентой, Маркерт посмотрел на портрет покойной жены и виновато улыбнулся ей.

«Продолжение твоего «я» бунтует, милая Валиня,[3] — мысленно сказал ей. — Магда готовится купать Танюшу. Только вот не любит воды наша девочка…»

Ему захотелось встать и выйти к Магде, помочь свояченице в таком непривычном для него, уже