— Вот, — крикнула она, — вот билет! Видел?
Она принялась рвать билет на мелкие кусочки и вдруг бросила клочки в лицо Заксу. Арнольд отшатнулся. Наблюдавшие за этой сценой дружки его захохотали.
— Срезали тебя, Арни!
— Плюнь на эту тягомотину!
— Пошли в «Балтику», Арни, там музыка повеселей!
Закс молча глядел на Таню, лицо его покраснело, глаза помутнели.
— Спасибо, — сказал он. — Спасибо, сестричка. Век не забуду. И отплачу. Ах, как я отплачу! И в первую очередь ему, этому самодовольному попу без рясы. Ты еще попомнишь мои слова!
Последнюю фразу он выкрикнул уже в спину Татьяне Маркерт, убегавшей к служебному входу, откуда, отчаянно размахивая руками, звали ее товарищи по консерватории.
В зале приглушили свет, и на стенах едва проступили цветные страницы многотрудной Иисусовой жизни. День умирал, но было еще достаточно светло.
Вот быстро сошла на нет торжественная часть: короткие речи, поздравления, цветы, аплодисменты… Теперь все ждали, когда возникнут под сводами первые звуки необыкновенной мелодии.
Открыл концерт приезжий мастер, профессор Ленинградской консерватории. Большой знаток и интерпретатор Иоганна-Себастьяна Баха, он подарил замершему залу незабвенную красоту «Токкаты и фуги ре минор».
Звуки необычной музыки волнами катились над рядами зачарованных слушателей, отражались от старых стен собора, поднимались к его сводам и реяли там, освобожденные, лишенные всего суетного, заземленного, обыденного.
Это не было просто музыкой… «Токката и фуга ре минор» являлись сейчас нематериальным пропуском, который вручал каждому из сидящих в зале невидный семидесятилетний старик, такой неприметный, если не сказать жалкий, на возвышении перед органом и такой могущественный, такой великодушный. Он дарил каждому право пойти за ним вослед по невидимой дорожке, сотканной из звуков и ведущей в царство единой Гармонии и Счастья.
Звуки вновь и вновь бились в сердцах людей, очищая их, просветляя, унося человеческие печали и несовершенства, омывали людские души и заставляли прозревать тех, кто устал от горестей, неудач и житейских неурядиц, кто собственными заботами закрылся от вечных обязанностей Человека.
Тетя Магда вдруг почувствовала, как помимо ее воли выкатились из выцветших теперь глаз слезинки и не пробежали по щекам, а разом упали на черный бархат платья.
Сегодня был ее день. Она имела право плакать от счастья, и эти воспоминания выжали слезы из глаз тети Магды, суровой и волевой Магды.
Не было бы таким уж и преувеличением сказать, что племянница тети Магды поступила в консерваторию и выбрала именно класс органа под ее влиянием. Отец предпочел бы видеть дочь у себя в университете, скажем, на историческом факультете. Но в доме профессора Маркерта Таню с младенческого возраста окружала музыка, и органной отводилось в ней почетное место. Тетя Магда собственноручно отвела пятилетнюю кроху в музыкальную школу, а когда Таня получила аттестат зрелости, закончив одновременно музыкальную школу, тут уж ее будущий выбор подразумевался сам собой, и Борис Янович не рискнул промолвить даже и слова возражения.
Последняя мощная волна погрузневшего на басовых регистрах голоса органа — и «Токката и фуга ре минор» исчезла… Вторым выступал вильнюсский органист. Он приготовил для западноморцев Eterne. Rerum Conditor Уильяма Блайтмена, пьесу английского композитора, органиста Королевской капеллы, музыка которого пришла к нам из шестнадцатого века.
Тетя Магда превыше всего ставила музыку Баха и, уважая творчество Блайтмена, могла, тем не менее, позволить себе отвлечься, уйти воспоминаниями в те далекие годы, когда она любила и была любима.
…Он вернулся в Луцис из таинственной командировки и повторил предложение. Отец восемнадцатилетней Магды не был в восторге от подобного жениха. Случись это в старое доброе время — о, тогда, конечно! Гвардейский офицер, аристократ чистой воды. А сейчас… Где их гвардия, где их титулы, земли, привилегии? Негоцианту из Луциса было и невдомек, что в старое доброе время его Магда и пальчиком ноги не могла бы вступить в круг, очерченный для поручика Аполлона Григорьева. Но времена меняются. И Магда, и ее домашние догадывались, что жених побывал в таинственной Совдепии, побывал на бывшей родине по приказу парижских шефов. Но, слава Всевышнему, все закончилось благополучно, и после скромной свадьбы молодые отправились во Францию.
«Пассакалия» Баха… Ее мелодию сохранила Магда в памяти на всю жизнь. Хорошо, что нет в программе «Пассакалии» Баха… Ее Магда слушает в одиночестве, чтобы никто не видел, как плачет эта суровая, волевая женщина.
Аполлон привел ее тогда в Нотр-Дам де Пари послушать игру знаменитого композитора и органиста Луи Вьерна. Надо побывать самому в Соборе Парижской богоматери и услышать там игру этого мастера. Теперь уже не услышать: Луи Вьерн умер в тридцать седьмом году… Но у Магды есть старая пластинка с записанной на ней «Пассакалией» в исполнении Вьерна. Ею закончил он тогда выступление в Нотр-Дам. Медленно спустились молодожены по ступеням собора мимо таинственных в своем безобразии химер, туда, в огромный веселящийся Париж. Магда все не могла отрешиться от волшебной мелодии, когда в темном переулке дорогу им заслонили тени… Тени прокричали по-русски, затем словно ударили палкой в деревянный забор, ударили раз, и второй. Молодая женщина не успела испугаться… Аполлон стоял согнувшись и прижав обе руки к сердцу. Потом молча повернулся вокруг, переступил ногами, будто земля обжигала подошвы, судорожно всхлипнул и мешком опустился на панель.
Отовсюду бежали люди, тормошили оцепеневшую Магду, спрашивали, перебивая друг друга, суетились, наклонясь над Аполлоном, и надо всем Парижем полыхала, подергиваясь разноцветными огоньками, «Пассакалия» Баха…
Во время антракта тетя Магда вышла в фойе и позвонила из телефона-автомата домой. В трубке раздались частые короткие гудки. «Профессор разговаривает по телефону, — подумала Магда и облегченно вздохнула, — значит, все в порядке, хотя в собор он, по-видимому, уже не придет. Таня выступает во втором отделении четвертой… Нет, он может еще успеть, если поторопится. Что это случилось с его сердцем? Такого прежде не бывало. Много работает профессор, пора отправлять его на Взморье».
Ее раздумья прервала подбежавшая Таня.
— Папа не пришел? — спросила она. — Ох, я так волнуюсь, так волнуюсь…
— Я звонила домой, — сказал Магда. — Профессор говорит по телефону. Наверно, он сейчас будет здесь. Может быть, вызывает такси. А волноваться не надо, все будет хорошо, девочка.
— А его не было?
— Кого, Таня?
— Ну, его… Валдемара…
— Нет, Валдемара не было видно. Тебе пора идти. Вот и звонок уже. Иди, Таня… Желаю успеха.
Второе отделение открылось исполнением «Хроматической поэмы» Сломинского. Магда слушала ее невнимательно, ожидая с нетерпением выступления воспитанницы, и когда раздались финальные колористические ритмы «Поэмы», сердце Магды вдруг остановилось. Конечно, это только показалось ей, будто остановилось сердце. Она поднесла левую руку к груди. Приходило осмысление, сердце продолжало работу и ныло, ныло тягуче, пронзительно.
Именно в это мгновенье дотянулся профессор Маркерт до фигурки апостола Петра, сжал ее слабеющей рукой и умер. Теперь уже не только для убийцы, посчитавшего Бориса Яновича мертвым после двух выстрелов в упор из американского кольта, теперь Борис Янович Маркерт умер для всего мира.
Еще не отдавая себе отчета в собственном поведении, Магда медленно поднялась с места и шепча слова извинения потревоженным соседям, принялась пробираться к выходу.
Она шла торопливо, едва сдерживаясь, чтоб не побежать, шла каштановыми и липовыми аллеями, подстегиваемая усиливающимся чувством страха и неясной тревоги.
Кровь застучала у Магды в висках, когда обнаружила входную дверь отпертой и неплотно