чашке кофе? Рядом мой дом, а у меня хороший кофе. Вы не торопитесь?

— Времени у меня достаточно… Но удобно ли, Вацлав Матисович?

— Почему вы можете об этом спрашивать? Ведь я живу один. Кому мы можем сделать неудобно, если это я вас приглашаю?

Доктор Франичек готовил на кухне кофе, а Казакис с любопытством рассматривал заполонившие квартиру судебно-медицинского эксперта диковинные вещи. Жил Франичек в небольшом коттедже, окруженном яблоневыми деревьями. Такие небольшие, аккуратные домики на одну-две квартиры в этом районе Западноморска сохранились еще с довоенного времени. Они так и остались здесь, не захваченные пока общей тенденцией повального сноса прежних кварталов, и теперь украшали город…

Арвид слыхал в управлении внутренних дел о необыкновенных экспонатах в доме Франичека, но действительность превзошла все его ожидания. На стенах висели африканские маски, индийские головные уборы, австралийские томагавки. В шкафах стояли банки с заспиртованными существами, которых Арвид видел впервые. Куски кораллов, морские раковины, луки и дротики, примитивная керамика — словом, этнографический музей да и только. Поражало обилие книг не только по медицинским наукам, но и по философии, психологии, истории. Немало было изданий на французском и немецком языках.

С кофейником на подносе вышел из кухни Вацлав Матисович. Доктор приветливо улыбался.

— Садитесь, Арвид Карлович, — сказал он. — Сейчас я достану кое-что еще к нашему кофе.

Из соседней комнаты Франичек принес пузатую бутылку темного стекла.

— Это настоящий женьшень. Добавим немного в кофе для вкуса и здоровья.

Пили кофе. Выдержав паузу, Арвид похвалил напиток и сказал:

— Восхищаюсь вашей коллекцией, Вацлав Матисович. Не квартира, а настоящий музей!

— Память о молодых годах моей жизни, — сказал доктор Франичек. — Понимаете, я с детства мечтал быть врачом. Именно врачом, а ни кем другим. Но мой отец работал трубочистом. Тогда в нашем городе имелись только печи, даже в самых роскошных особняках… Такова была традиция. Без трубочистов городу никак нельзя было обойтись, а потому и платили им неплохо. И отец мечтал, что я сменю его на этом посту. Но у меня не имелось желания на эту профессию. Я хотел стать врачом — и баста! Поэтому, едва кончив школу, я сел на пароход и удрал из дому. Хотел попасть в Америку, заработать кучу денег и пойти учиться в университет. Но пароход, когда я проник в качестве зайца, шел в Австралию. Добрый капитан не выбросил меня за борт и не выгнал на берег в ближайшем порту. Он зачислил меня матросом, и я работал у него до самого Мельбурна за питание и проезд. Но рейс для меня не мог пройти даром. В Мельбурне я оказался на берегу без цента в кармане, но уже имел матросский опыт, знал, куда можно и куда не стоит наниматься, меня просветили в плавании товарищи по кубрику.

— А я с детства мечтал о море, — тихо проговорил Арвид.

— Знаю об этом, — просто сказал Вацлав Матисович. — Мне кажется, что моряк получился бы из вас хороший.

— Спасибо, — улыбнулся Казакис. — И что же вы делали в Австралии?

— Ушел оттуда на грузовом пароходе в Кейптаун. Начались мои странствия по океану. Через три года я приехал в Париж, чтобы учиться на врача, имея расчет, что денег, заработанных в море, мне хватит на годы учебы. Но оказалось, что моей подготовки недостаточно, нужно еще учиться. И тут мне повезло. Я познакомился с французским биологом, который снарядил экспедицию в Южную Америку. Узнав о моих намерениях, он предложил отправиться с ним, пообещав, что будет готовить меня к поступлению на медицинский факультет. Упускать такой великий шанс было нельзя. Мы отправились вместе. После Южной Америки побывали в Африке, в Индокитае. Словом, прошло еще три года, прежде чем я поступил в университет. В экспедиции стал неплохим препаратором, что и определило потом мою специальность. А в сороковом году вернулся на родину. Здесь жила моя старшая сестра, больше никого не осталось. Потом война — четыре года был в армии. Три года назад сестра умерла… Теперь живу один.

— У вас много книг по истории и философии, — Арвид попытался перевести разговор в менее печальное русло.

— Кое-что имеется. Есть литература по религии. Христианство, ислам, буддизм… Если чем-то заинтересуетесь, можете пользоваться. Сейчас, в связи с этим странным делом, для вас, я так думаю, не будет излишней любая информация.

— Это верно, Вацлав Матисович. Но в последние дни мною переработано такое количество информации, что попросту голова пухнет.

— Понимаю, — сочувственно покивал Франичек. — Все дело в том, что информация эта для вас всех очень уж необычна. Мне, выросшему в обстановке, где религиозная информация, христианская мифология были обыденной, повседневной действительностью, гораздо легче вникать в суть того, что происходило две тысячи лет назад.

— А происходило ли, Вацлав Матисович? — улыбаясь, спросил Арвид.

Доктор пожал плечами:

— Спросите что-нибудь более легкое. По этому поводу спорят почти такое же количество времени. И самые разные люди, верующие и безбожники. Достоевский и Кармайкл, Карл Каутский и Эрнест Ренан, коммунист Анри Барбюс и митрополит Александр Введенский, преданный анафеме Лев Толстой и тайный атеист, католический патер Жан Мелье. Это странная и запутанная история, Арвид Карлович.

— Но тем не менее распутывать ее приходится нам. Правда, не ту, что была давным-давно, а эту, так сказать, частную историю… Убийство профессора Маркерта.

— Это так. История, можно сказать, частная, но, согласитесь, Арвид Карлович, вы потратили бы куда меньше времени, если обладали хотя бы зачатками знания христианской мифологии…

— Бесспорно, — ответил Казакис.

— Мне думается, что самая увлекательная эпопея — движение рода человеческого от каменного топора до летящей на Марс ракеты. И вот в этом самом движении не оставлено места для Библии, которая тысячью нитей пронизывает культуру многих народов, которая оказывала влияние на формирование представлений, обычаев, языка, живописи и литературы у множества поколений. Но что знают сейчас наши современники о содержании Библии? Ничего! И в этом отрицании Библии мы вольно или невольно смыкаемся с церковниками. Они чтут Библию только как «богодухновенное писание»… Мы по той же самой причине совсем выбросили ее за борт. И в то же время в Эрмитаже под шедеврами мировой живописи вывешиваем таблички с описанием библейских сюжетов, на которые написаны картины Дюрера, Рембрандта, Рубенса и Тициана. А ведь современная наука уже доказала, что Библия не только Священное писание, но по большей части своей есть своеобразный документ светского характера, который вобрал в себя большое количество довольно ценных исторических сведений, хотя в принципе это всего лишь канонизированная история еврейского народа. И я, славянин, не рискнул бы поклоняться этой истории.

— Не могу возразить, Вацлав Матисович, — сказал Казакис. — По мне ближе наши прибалтийские языческие боги или Перун с Ярилой. Тем не менее Библию надо знать. Вот и я сам столкнулся с пробелом в собственном образовании. И таблички в Эрмитаже, да и не только в нем, прочитывал. Хорошо хоть, что таблички есть, да и сами эти шедевры на библейские темы сохранились. А кофе вы готовите отменный. Еще чашечку, если позволите.

— Конечно, конечно. Пейте, пожалуйста.

— Спасибо, Вацлав Матисович. Что вы скажете о версии Кравченко?

— Что я могу сказать, Арвид Карлович… Ведь я не криминалист, хотя, признаться, меня увлекает ваша работа. Может быть, мне следовало стать детективом, а не Джеком-Потрошителем, как вы порой меня называете. Ну-ну, не надо краснеть, Арвид Карлович… Ведь я же сказал вам, что не сержусь на шутки. Так вот, в качестве любителя-детектива мне хочется думать, что очень уж стройная версия у Федора Гавриловича. Ведь как доктор я есть немного психолог. Правда, психологические выводы труднее подкреплять фактами. Такие выводы подкрепляются другими категориями. Меня заинтересовала эта история с автопортретом Леонардо да Винчи в «Тайной вечере». Я имею намерение думать, что этот Петерс — творческая личность. Но творчество и убийство… Это почти несовместимо, Арвид Карлович.

— А Моцарт и Сальери?

— Это другое дело. Во-первых, последние данные судебной медицины отвергают версию о том, что Моцарт умер от отравления и что виновником его смерти был Сальери. Пушкин воспользовался той версией, которая была принята при его жизни. А во-вторых, по Пушкину, Сальери решается на убийство именно