— Что, все федеральные приставы такие проницательные?

— Я давно ничего ел, — сказал Тедди. — Туговато соображаю.

— А спали как?

— Простите?

— С тех пор как вы на острове, как вам спится?

— Не очень, если это вам о чем-то говорит.

— Еще бы. — Она подтянула брючки и, усевшись на пол, пригласила его жестом сделать то же самое.

Тедди сел и всмотрелся в ее лицо.

— Вы Рейчел Соландо, — произнес он. — Настоящая.

Она молча повела плечами.

— Вы убили своих детей? — спросил он.

Она подтолкнула скальпелем ветку.

— У меня никогда не было детей.

— Нет?

— Нет. И замужем я не была. Зато, вы удивитесь, я была здесь больше чем пациент.

— Как можно быть больше чем пациентом?

Она подтолкнула толстую корягу, и та с хрустом осела, отчего над костром поднялся сноп искр, но они погасли, не долетев до свода пещеры.

— Я была членом медперсонала, — сказала она. — Сразу после войны.

— Вы были медсестрой?

Она поглядела на него сквозь костер.

— Я была врачом, пристав. Первая женщина-врач в госпитале «Драммонд» в Делавэре. Первая женщина-врач в «Эшклифе». Перед вами, сэр, настоящий первопроходец.

Или бредящая душевнобольная, подумал Тедди.

Он поймал на себе ее взгляд, в котором сквозили доброта и усталость и понимание.

— Вы думаете, что я сумасшедшая, — сказала она.

— Нет.

— Что еще можно думать о женщине, прячущейся в пещере?

— Я подумал, что на это, вероятно, есть причина.

Она грустно улыбнулась и покачала головой:

— Я не сумасшедшая. Нет. Хотя разве сумасшедший скажет что-нибудь другое? Вот вам кафкианство в чистом виде. Если ты не сумасшедший, но тебя объявили таковым, то все твои протесты только укрепят их в этом мнении. Понимаете, о чем я?

— Ну, в общем…

— Представьте это в виде силлогизма. Теза: «Сумасшедшие отрицают, что они сумасшедшие». Следите за логикой?

— Да, — сказал Тедди.

— Антитеза: «Боб отрицает, что он сумасшедший». И синтез: «Следовательно, Боб сумасшедший». — Она положила скальпель на землю рядом с собой и поворошила костер палкой. — Если тебя все считают сумасшедшей, то любые твои действия, которые в других обстоятельствах сработали бы в твою пользу, в реальности укладываются в рамки действий безумца. Твои разумные протесты квалифицируются как отрицание очевидного. Твои обоснованные страхи рассматривают как паранойю. Твой инстинкт выживания награждается ярлыком защитный механизм. Ситуация заведомо проигрышная. По сути, это смертный приговор. Однажды сюда попав, ты остаешься здесь навсегда. Из корпуса С назад ходу нет. Никому. Нет, кто-то, конечно, вышел, не спорю, но только после хирургического вмешательства. Операции на мозге. Вжик — скальпелем в глаз. Самое настоящее варварство, в голове не укладывается, о чем я им прямо говорила. Я с ними боролась. Я писала письма. Они могли меня просто убрать, правильно? Уволить или освободить от занимаемой должности, чтобы я, например, преподавала или даже занималась лечебной практикой в каком-нибудь другом штате, но их это не устраивало. Они не могли допустить, чтобы я уехала, исключено. Нет, нет и нет.

Во время своего монолога она все больше и больше отдавалась эмоциям, при этом тыча палкой в костер и обращаясь не столько к Тедди, сколько к собственным коленям.

— Вы правда были доктором? — спросил Тедди.

— Да, правда. — Она подняла на него взгляд. — Собственно, была и есть. Я работала здесь вместе с другими врачами. А потом я начала задавать вопросы о крупных партиях барбитурата и опиумных галлюциногенов. Стала недоумевать — к сожалению, вслух — по поводу хирургических операций, носящих экспериментальный, мягко говоря, характер.

— Чем они здесь занимаются?

Она сморщила губы и одновременно скривила рот в подобии улыбки.

— А вы не догадываетесь?

— Я знаю, что они нарушают Нюрнбергский кодекс.

— Нарушают? Они вытерли об него ноги.

— Я знаю, что здесь применяют радикальные методы лечения.

— Радикальные — да. Лечения — нет. Здесь, пристав, никого не лечат. Вам известно, кто финансирует эту больницу?

Тедди кивнул:

— КРАД.

— И всякие «левые» фонды, — добавила она. — Денежки сюда текут рекой. А теперь задайте себе вопрос: откуда в теле возникает боль?

— Зависит от того, какое место поранено.

— Нет. — Она категорически покачала головой. — Плоть тут ни при чем. Мозг посылает сигналы через нервную систему. Мозг контролирует боль. Он контролирует страх. Сон. Сочувствие. Голод. Все, что мы ассоциируем с сердцем или душой или нервной системой, на самом деле контролируется мозгом. Абсолютно все.

— О'кей…

Ее глаза блестели в отсветах костра.

— А если установить над ним контроль?

— Над мозгом?

Она кивнула.

— Создать человека, которому не нужен сон, который не испытывает боли. Любви. Симпатии. Человека, которого бесполезно допрашивать, потому что вся информация в его мозгу стерта. — Она поворошила горящие ветки и снова подняла на него глаза. — Пристав, здесь создают роботов. Чтобы они возвращались в большой мир и выполняли работу как роботы.

— Но такими возможностями, такими научными знаниями…

— Овладеют еще нескоро, да, — согласилась она. — Этот процесс растянется на десятилетия. Они начали с того же, с чего начали Советы. Промывание мозгов. Эксперименты по созданию экстремальных условий. Так нацисты подвергали евреев испытанию предельной жарой и холодом, чтобы потом применить к солдатам рейха эти навыки выживания. Неужели, пристав, вы не понимаете? Через пятьдесят лет сведущие люди оглянутся назад и скажут: «Вот, — она ткнула пальцем в земляной пол, — вот где все это начиналось. Нацисты использовали евреев. Советы использовали узников Гулага. А здесь, в Америке, мы использовали пациентов на острове Проклятых».

Тедди ничего не сказал ей на это. Слова не приходили в голову. Она перевела взгляд на пламя.

— Они не могут вас отпустить. Вы же понимаете?

— Я федеральный пристав. Как они меня остановят?

Она встретила это заявление широкой улыбкой и аплодисментами.

— Я была видным психиатром из уважаемой семьи. Когда-то мне казалось, что это гарантирует неприкосновенность. Не хочется вас расстраивать, но — увы. Позвольте вас спросить, у вас в прошлом были