Когда я раздумывал об этом, мне вдруг пришла в голову блестящая, но крайне смелая мысль. С целью устранения всех этих неприятных неудобств не обратиться ли к великосветскому новеллисту с письменным запросом, вроде следующего:

«Глубокоуважаемый мистер (а может быть, нужно писать глубокоуважаемая миссис или мисс, а то и леди?)! Раньше, чем идти в модный магазин и к портному, позволяю себе побеспокоить вас вопросом, имеющим для меня огромное жизненное значение.

Я человек со средствами, хорошего рода, с приличным воспитанием и, как уверяют дамы, обладаю довольно представительной наружностью. Ко всему этому я желал бы быть настоящим джентльменом. Если это не слишком затруднит вас, не будете ли вы так любезны указать мне, что я должен для этого делать? Какие должен носить галстуки и носки? Какой иметь в петлице цветок? Сколько следует насажать пуговиц на утреннюю куртку? Доказывают ли стоячий воротничок и рубашка с тремя запонками благородное происхождение, или же, наоборот, это признак вульгарности?

Если ответы на все эти вопросы отнимут у вас слишком много вашего драгоценного времени, то не соблаговолите ли сообщить мне хоть кратко: от кого вы сами узнали все признаки истинного джентльменства? Кто ваш авторитет в этих делах, где он живет и когда можно застать его дома?

Я бы извинился в том, что дерзнул обратиться к вам с этим письмом, если бы не был уверен, что вы отнесетесь вполне сочувственно к моей нужде в вашем компетентном руководстве. Думаю, вы сами скорбите о том, что на свет расплодилось такое множество людей дурного тона, когда, в сущности, нужно лишь указать им, чего не следует и что следует делать, чтобы превратить их всех в джентльменов.

Вперед убежденный в вашем благосклонном отношении к моей скромной просьбе, имею честь быть…»

Но я вовсе не «убежден», чтобы он или она удостоили меня ответом. Вернее всего, что, если и удостоят, то ответ будет вроде того, которым однажды обрадовала моя тетушка своих детей. Как-то раз чересчур расшалились в саду ее дети. Она вышла к ним и говорит:

— Томми, зачем ты так шумишь? Разве ты не знаешь, что нельзя так кричать?.. Джонни, негодный мальчик, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смел лазить по деревьям, обрывать сучья и швырять их в чужие сады, а ты все не слушаешься!.. Дженни, если ты, гадкая девочка, еще раз позволишь себе такие шалости, как сейчас, то я тебя накажу!

Выложив все это, тетушка с облегченным сердцем вернулась к себе в комнату и снова уселась за работу. Немного спустя дверь в эту комнату чуть приотворилась, из-за нее выглянуло маленькое розовое личико и тоненький голосок пропищал:

— Мама, а мама!

— Ну, что еще?.. Наказание с вами! Ни минутки не дадите покоя!

— Мама, что же ты нам не скажешь, что мы должны делать, чтобы ты была довольна нами?

Мать сначала опешила. Открываемая ей ее маленькой дочкой новая точка зрения поразила ее. Но, не желая выходить из своей привычной роли, она быстро оправилась и ответила:

— Вот еще что выдумала! Говори ей, что она должна делать! Есть у меня на это время. Довольно с вас того, что я чуть не с утра до вечера толкую вам, чего вы не должны делать…

Помню, как я, в свои молодые годы, усердствуя в желании усвоить себе правила хорошего общества, купил книгу, обещавшую заманчивым заглавием научить этим правилам. Но книга оказалась точь-в-точь такого же свойства, как тетушкины наставления: в ней заключался очень длинный перечень того, чего не следует делать джентльмену, и ни слова о том, что нужно делать.

Разочаровавшись в этой книге, я приобрел себе целую дюжину других «руководств для джентльменов» и нашел в них то же самое. Все они трактовали только о том, что не прилично джентльмену, а что прилично — об этом ни слова. Разница между этими «руководствами» состояла лишь в том, что в одном список запрещений был больше, а в другом — меньше.

Перечитав все эти запрещения, я пришел к заключению, что если я желаю быть совершенным джентльменом, то мне лучше всего провести всю остальную часть своей жизни в постели. Только этим способом я и могу избежать ошибок, влекущих за собою осуждение фешенебельного общества. Только оставаясь в постели, я мог жить и умереть настоящим джентльменом и даже, пожалуй, удостоиться следующей надписи на своем надгробном памятнике:

«Он во всю свою жизнь не совершил ни одного поступка, недостойного истинного джентльмена».

Да, быть джентльменом вовсе не так легко, как воображают себе новеллисты, описывающие высший свет, который видят сами только почтительного отдаления. Я слышал об одном драматурге, который однажды, во время репетиции своей пьесы, выкинул такую штуку.

По роли герой должен был курить. Артист, изображавший героя, явился на репетицию с серебряным портсигаром. Увидев этот предмет, автор испуганно воскликнул:

— Стойте! Никак у вас серебряный портсигар?

— Да, — ответил артист. — Купил по случаю. Нравится вам?

— Нравится?! — разгорячился автор. — Да разве можно такому джентльмену, какого вы взялись изображать, иметь серебряный портсигар? Вы этим испортите всю роль!

— Вот тебе и раз! — с не меньшим удивлением вскричал артист. — Какой же, по-вашему, должен быть у меня портсигар?

— Разумеется, золотой. Неужели вы этого не понимаете?

Дело дошло до директора театра. Автор уверял, что вся пьеса неминуемо провалится, если герой будет пользоваться серебряным портсигаром вместо золотого. После долгих споров и толков сошлись на том, что герою будет дан портсигар «под золото», и этого было достаточно для получения известного эффекта. Даже тогда, когда герой, в конце концов, опустился до того, что стал буянить на улице, лезть в драку с полицейскими и самым зверским образом истязать жену, вид его блестящего «золотого» портсигара напоминал публике о том, что герой все-таки был настоящий джентльмен.

Прежние писатели были совершенно несведущи в мелочах вопроса туалета. Они умели описывать нам лишь то, что думали и чувствовали, и как страдали их герои. Но можно ли было верить таким писателям, когда они не обращали внимания на самую существенную часть человека — на его интимный туалет? Не зная подробностей этого туалета, могли ли они верно судить о чувствах и мыслях, вообще — о свойствах людей? Разумеется, нет, поэтому и все описываемое ими, по мнению современных новеллистов, не что иное, как чистая выдумка, основанная на полном невежестве.

Современные писатели не то: они работают исключительно по «научным» методам. Они показывают нам человека, носящего, скажем, подвязки, и мы сразу понимаем, что этот человек — олицетворение вульгарности. Иначе, — утверждают эти писатели, — и быть не может, потому что ни один настояний джентльмен не позволит себе носить подвязок. Писатель указывает нам, какого рода носки носит герой, и мы уже вперед знаем, состоится ли брак этого героя с намеченной им девицей из высшего круга или нет. Для полного же удостоверения джентльменства своего героя автор снабжает его золотым портсигаром.

Для чего же все это пишется? Да просто, по моему мнению, для того, чтобы еще и еще раз показать, что и мужчина, подобно женщине, — такой же раб моды и что человек все еще не дорос до истинного понимания ни самого себя, ни великой цели своего существования на земле.

Это, конечно, очень грустно, но считаться с этим все-таки приходится.

Люди, лишенные собственной воли, играют очень жалкую роль в жизни. Они — вечные рабы всех и всего.

Я знал такого человека, познакомившись с ним еще в дни своей самой зеленой юности, когда меня только что поместили в школу, где он уже находился несколько лет. Моя первая беседа с ним произошла, насколько помню, при следующих обстоятельствах.

Пустынное место в городском парке. Он сидел, прислонившись спиною к огромному вязу, и курил