– Господь дарует людям жизнь и разум. Только молитва способна укрепить этого грешника. – Аббат Рабан подал знак монахам, и те тихо обступили кровать.
Аббат Рабан начал молитву о болящих. Готшалк не присоединился к ним. Он лежал неподвижно с закрытыми глазами, словно спал, хотя Джоанна видела по его дыханию, что Готшалк притворяется.
«Его раны заживут, – думала она, – но искалеченная душа – нет». Всем сердцем Джоанна была на стороне молодого монаха. Она понимала, почему он упрямо отказывается подчиниться тирании Рабана. Джоанна отлично помнила свою отчаянную борьбу с отцом.
– Прославление и благодарение Богу. – Голос аббата Рабана возвышался над хором монахов.
Джоанна присоединилась к прославлению Бога, но в душе благодарила и язычника Гиппократа, идолопоклонника, чьи кости истлели задолго до рождества Христова, но чья мудрость спасла Его сына.
– Раны прекрасно заживают, – успокоила Джоанна Готшалка, сняв повязки и осмотрев его спину. После наказания прошло две недели, и сломанная кость срослась, а рваные края раны зарубцевались, хотя, так же как у нее, шрамы на спине Готшалка останутся навсегда.
– Благодарю за заботу, брат, – ответил Готшалк. – Но думаю он непременно изобьет меня снова.
– Открыто сопротивляясь ты провоцируешь его. Тебе удастся добиться большего, если проявишь осторожность.
– Я буду противостоять ему до последнего дыхания. Он дьявол, – возмущенно произнес Готшалк.
– Ты сообщил ему, что отказываешься от своей доли земли в обмен на свободу? – спросила Джоанна. Ребенка посвящали монастырю, давая в придачу солидный участок земли. Но если этот человек впоследствии желал уйти из монастыря, он мог забрать свою долю.
– Неужели ты думаешь, что я не предлагал ему этого? Ему нужна не земля, ему нужен я, вернее, мое тело и душа. Но этого он не получит никогда, даже если убьет меня.
Если это борьба характеров, Готшалку не выиграть ее. Лучше всего забрать его отсюда, пока не случилось непоправимое.
– Я думал о твоей проблеме, – сказала Джоанна. – В следующем месяце в Майнце состоится собор синода. Туда съедутся все епископы Святой Церкви. Если бы ты подал петицию об освобождении, им пришлось бы рассмотреть ее, и их решение заставит аббата Рабана уступить.
– Синод никогда не воспротивится воле великого Рабана Мора. Его власть велика, – возразил Готшалк.
– Власть аббатов, даже архиепископов бывала повергнута и прежде. Ты имеешь сильный аргумент, потому что тебя завещали монастырю в младенчестве. Тогда ты не мог принимать решения самостоятельно. Я нашел в библиотеке несколько страниц у Джерома, который принимает такие аргументы. – Джоанна вынула свиток пергамента из-под рясы. – Вот, смотри, я переписал для тебя.
Готшалк прочитал, и его глаза заблестели. Он радостно взглянул на нее.
– Это же замечательно! Дюжине Рабанов не удастся опровергнуть такой превосходный аргумент! – Однако вскоре он снова помрачнел. – Но у меня нет возможности подать петицию в синод. Он никогда не разрешит мне покинуть монастырь даже на один день и, конечно же, не отпустит в Майнц. Зачем ты это делаешь? – спросил Готшалк.
Джоанна пожала плечами.
– Человек должен иметь свободу выбора. – А про себя добавила: «Женщина тоже».
Все прошло, как было задумано. Когда Бурхард зашел в лазарет, чтобы взять снадобье для жены, Джоанна передала ему петицию. Он вывез её, спрятав под седлом.
Через несколько недель в монастырь явился неожиданный посетитель из Оргара, епископ Триер. После официальных приветствий в монастырском дворе епископ попросил о срочной аудиенции с аббатом и получил ее.
Новость, которую привез епископ, ошеломила всех. Готшалка освобождали от клятвы, и он мог свободно покинуть Фульцу в любое время.
Готшалк предпочел уйти немедленно, не желая оставаться в монастыре ни одной лишней минуты. Сборы были недолгими. Хотя он провел в монастыре всю жизнь, забирать ему было нечего, ибо у монаха не должно быть никакой собственностью. Брат Ансельм, монастырский повар, собрал котомку с провизией, чтобы Готшалк продержался в пути первые несколько дней.
– Куда ты пойдешь? – спросила его Джоанна.
– В Шпеер, – ответил он. – У меня там замужняя сестра, остановлюсь у нее на какое-то время. А потом… не знаю.
Долго и безнадежно борясь за свободу, Готшалк ни разу не задумался о том, как поступит, если вдруг получит ее. Он не знал иной жизни, кроме монастырской; ее безопасность и предсказуемость была естественна для него, как дыхание. Хотя Джоанна видела, что Готшалк горд своей победой, в глазах его затаились страх и неуверенность.
Братья не вышли проводить Готшалка всем миром, потому что Рабан запретил им. За тем, как он выходил за пределы монастыря, наблюдали только Джоанна и несколько монахов, оказавшихся в тот момент во дворе. Наконец-то свободен! Джоанна видела, как Готшалк направился по дороге. Его высокая, худая фигура постепенно исчезла из виду.
«Будет ли он счастлив?» Джоанна очень надеялась на это. Но Готшалк походил на человека, постоянно стремившегося к чему-то недоступному, выбиравшего тернистый путь. Она будет молиться за него, как и за все печальные и мятежные души, в одиночестве бродившие по дорогам.
Глава 16
В день Всех Святых монахи Фульды собрались в центральном дворе для separatio leprosorum, печальной церемонии отчуждения от общества больных проказой. В тот год в окрестностях Фульды было выявлено семеро несчастных – четверо мужчин и три женщины. Один из них – юноша не старше четырнадцати лет, с пока еще не явными признаками заболевания, другая – женщина лег шестидесяти, у которой не было век, губ и пальцев на руках. Всех семерых, облаченных в черное, ввели во двор монастыря, где они робко жались друг к другу.
Торжественной процессией к ним приблизились монахи. Первым подошел аббат Рабан, высокий и величественный. Справа or него шел настоятель Джозеф, слева епископ Отгар. Позади шествовали остальные монахи в порядке старшинства. В конце процессии двое послушников тянули повозку с кладбищенской землей.
– Отныне запрещаю вам входить в любую церковь, на мельницу, рынок, в пекарню или другое место, где собираются люди, – обратился аббат Рабан к прокаженным с истинной скорбью. – Запрещаю вам пользоваться общими дорогами и тропами, где ходят здоровые люди, не позвонив в колокольчик, чтобы предупредить их.
Одна из женщин начала причитать. На шерстяном платье у нее проступили два темных влажных пятна.
«Кормящая мать, – подумала Джоанна. – Где же ее ребенок? Кто позаботится о нем?»
– Вы можете есть и пить только в обществе таких же прокаженных, как и вы, – продолжал аббат Рабан. – Навсегда запрещаю вам мыть лицо или любые предметы в реках, ручьях и родниках. Запрещаю вам совокупляться с супругами или другими людьми. Запрещаю вам рожать детей и воспитывать их.
Женщина еще сильнее запричитала, по ее лицу прокатились слезы.
– Как тебя зовут? – с едва скрываемым раздражением обратился к ней аббат Рабан на просторечье. Ее чрезмерное проявление эмоций противоречило торжественности церемонии, которой Рабан надеялся произвести впечатление на епископа. Было ясно, что епископ Отгар прибыл в Фульду не только ради того, чтобы сообщить о свободе, данной Готшалку, но и понаблюдать за работой Рабана и доложить о ней.
– Мадалгис, – всхлипнув, ответила женщина. – Пожалуйста, господин, мне нужно домой. Я вдова и у меня дома четверо голодных детей.
– О невинных позаботится Всевышний. Ты согрешила, Мадалгис, и Бог поразил тебя болезнью, – объяснил Рабан с преувеличенным терпением, словно обращаясь к ребенку. – Ты должна не плакать, а благодарить Бога, ибо будешь страдать меньше в следующей жизни.
Мадалгис от удивления замерла, будто сомневалась, что правильно все расслышала. Но вскоре лицо ее исказилось от рыданий, гораздо более громких, а ее кожа побагровела от шеи до корней волос.
«Странно», – подумала Джоанна.
