У американского посольства. 20.15. Эрикки ждал уже почти четыре часа. Со своего стула у окна первого этажа в квартире его друга Кристиана Толлонена он видел высокие стены, окружавшие залитый светом комплекс зданий американского посольства дальше по улице; морские пехотинцы в форме притопывали ногами от холода у огромных чугунных ворот, за которыми высилось большое здание самого посольства. Машин на улице было по-прежнему много, тут и там вспыхивали громкие ссоры, каждый давил на клаксон и пытался пролезть вперед; пешеходы, по обыкновению, вели себя нетерпеливо и думали только о себе. Светофоры не работали. Полиции не было. Да и будь она здесь, толку все равно было бы мало, подумал Эрикки, тегеранцы плевать хотели на правила дорожного движения, всегда плевали и всегда будут плевать. Как те безумцы на дороге в горах, которые себя угробили. Как тебризцы. Или казвинцы.

Его огромный кулак сжался при воспоминании о Казвине. Сегодня утром в финском посольстве он узнал, что Казвин находится в состоянии бунта, что азербайджанские националисты в Тебризе снова подняли восстание и ведут бои с войсками, преданными правительству Хомейни, и что вся эта стратегически важная и богатая нефтью приграничная провинция снова объявила себя независимой от Тегерана; за эту независимость она боролась веками, неизменно подстрекаемая и поддерживаемая Россией. Иран там воспринимался как извечный враг и захватчик ее территории. Ракоци и другие вроде него сейчас, должно быть, кишат во всем Восточном Азербайджане.

– Конечно, Советы хотят нас заполучить, – сердито говорил хан Абдолла Горгон во время их спора, как раз перед тем, как они с Азадэ покинули Тебриз. – Конечно, твой Ракоци и его люди расползлись тут повсюду, как муравьи. Мы ступаем по самому тонкому канату во всем мире, потому что мы для них – ключ к Персидскому заливу и ключ к Ормузу, становой жиле Запада. Если бы не Горгоны, если бы не связи нашего клана и если бы не некоторые из наших курдских союзников, мы бы уже были советской провинцией, присоединенной к другой половине Азербайджана, которую Советы украли у нас много лет назад, украли с помощью все тех же подлых британцев… О, как я ненавижу британцев, даже больше, чем американцев, которые являются просто тупыми невоспитанными варварами. Ведь это так, не правда ли?

– Они не такие, по крайней мере те, с кем я встречался. И S-G обходилась со мной честно.

– Пока что. Но они предадут тебя. Британцы предают всех, кто не является британцем, хотя и тех они предадут, если так им будет удобнее.

– Иншаллах.

Абдолла Горнгон невесело рассмеялся:

– Иншаллах! И Иншаллах, что в сорок шестом году Советская Армия отступила за границу, и тогда мы разгромили их приспешников и раздавили их Демократическую Республику Азербайджан и Курдскую Народную Республику. Но я восхищаюсь Советами, они играют только на победу и меняют правила как им угодно. Настоящим победителем в вашей мировой войне был Сталин. Вот это колосс! Как он подавил всех в Потсдаме, Ялте и Тегеране – обошел и Черчилля, и Рузвельта! Рузвельт в Тегеране, кажется, даже остановился в советском посольстве, нет? Как мы, иранцы, хохотали! Великий президент отдал Сталину будущее, когда имел власть затолкать его назад в свои границы. Какой гений! Рядом с ним ваш союзник Гитлер – просто трусливый сапожник! На все воля Аллаха, а?

– Финляндия объединилась с Гитлером только затем, чтобы сражаться со Сталиным и отвоевать свои земли.

– Но вы проиграли, вы ошиблись с выбором и проиграли. И дураку было понятно, что Гитлер проиграет. Как шах Реза мог оказаться таким глупым? Ах, капитан, я никогда не мог понять, почему Сталин оставил вас, финнов, в живых. На его месте я бы опустошил Финляндию в назидание другим, как он это сделал с десятком других стран. Почему он оставил вас всех жить дальше? Потому что вы бросили ему вызов в этой своей «зимней войне»?

– Не знаю. Может быть. Я согласен, что Советы никогда не сдадутся.

– Никогда, капитан. Но и мы не сдадимся. Мы, азербайджанцы, всегда сумеем их перехитрить и удержать на безопасном расстоянии. Как в сорок шестом.

Но в ту пору Запад был в силе, тогда в отношении Советов действовала доктрина Трумана: руки прочь или пеняйте на себя, мрачно подумал Эрикки. А теперь? Теперь у руля Картер. Какого руля?

Он тяжело поднялся и снова наполнил свой бокал; ему не терпелось вернуться к Азадэ. В квартире было холодно, и он не снимал верхней одежды – центральное отопление было отключено, из щелей в окнах тянуло холодом. Но комната была большой, оставляла приятное впечатление мужского жилища: старые кресла, на стенах – небольшие, но хорошие персидские ковры, бронза. Повсюду были разбросаны книги, журналы, газеты – финские, русские, иранские, – на одной из полок стояла забытая пара женских туфель. Эрикки пригубил водку, наслаждаясь теплом, которое она ему дарила, потом еще раз взглянул в сторону американского посольства. На мгновение он задумался, а не стоит или ему эмигрировать в США вместе с Азадэ.

– Бастионы рушатся, – пробормотал он. – Иран перестал быть безопасным, Европа так уязвима, Финляндия балансирует на лезвии меча…

Его внимание сосредоточилось на ситуации внизу. Теперь движение было полностью остановлено кучками молодежи, собиравшейся на обеих улицах – посольство США располагалось на пересечении Тахт- э-Джамшид и главной улицы, носившей имя Рузвельта. Раньше носившей имя Рузвельта, лениво поправил он себя. Как ее теперь называют? Улица Хомейни? Улица Революции?

Входная дверь квартиры распахнулась.

– Эй, Эрикки, – крикнул с порога, ухмыляясь, молодой финн. Кристиан Толлонен был в меховой ушанке, какие носят русские, и военной дубленке, которую он купил в Ленинграде, куда приехал в один из уик-эндов, чтобы напиться с друзьями по университету. – Что новенького?

– Я жду уже четыре часа.

– Три часа двадцать две минуты, да еще прикончил полбутылки моей лучшей контрабандной «Московской», какую только можно купить за деньги, а мы условились, что меня не будет три или четыре