Но если это Мария… Неужели Андрей скрывал бы? От него, Крамарчука? Знакомая нашей медсестры — это другое дело. Однако привет подпольщик должен был передать именно ей.

Николай перевернулся на спину и увидел над собой большую серую тучу, похожую на обломок луны. Какие силы удерживали эту глыбу, не позволяя свалиться на землю, этого он понять не мог.

«Но лейтенант, лейтенант… тоже хорош! — бурлило в его сознании. — Знает ведь, где находится Мария. Знает и молчит. А я, дурак, удивляюсь: 'Почему это наш бравый командир почти не вспоминает о ней?'. Оказывается, не только вспоминает, но и точно знает, где она прячется, конспиратор! И наверняка встречается с ней. Да-а, увидеть бы ее… Увидеть! Ну, увидишь, повздыхаешь. Что дальше? Давно пора найти себе какую-нибудь молодуху. Найти, полюбить. Или хотя бы сжиться-смириться».

Как всегда, когда Крамарчук начинал задумываться над своей судьбой, ему вспоминалась жена. Сколько раз он казнил себя за ту пулеметную очередь, которой скосил ее у дота. Сколько раз проклинал! Если уж ей суждено было погибнуть, пусть бы погибла от рук фашистов. Однако смотреть на муки ее тоже не мог. А спасти Оляну в состоянии был только весь гарнизон дота — сдавшись в плен. Таково было условие немцев, которого они тоже вряд ли придерживались бы. «Так что прости, Оляна, прости… Сколько раз вспоминаю тебя, столько раз прошу сжалиться и простить. Ну да что уж теперь?… Что изменишь? Нужно думать, как жить дальше. Если уж отважился жить даже после этого страшного убиения…»

Когда окончится война, он, возможно, приедет именно в это село. Вон там, у опушки, построится. Или чуть дальше, на холме, на месте вон того пожарища… И красивую девушку в жены… Может, и не нужно красивую, но чтобы характер был. И чтобы не лютая…

«Вот об этом не нужно… — остановил он себя. — После воспоминаний об Оляне и ее смерти у дота — не нужно. Только не о женитьбе!»

Николай отложил в сторону карабин и, повернувшись на бок, подставил солнечным лучам осунувшееся посеревшее лицо. Теперь ему видны были только верхушки деревьев, но и в них Крамарчуку мерещился все тот же нафантазированный им белокаменный дом у лесной опушки. Обязательно у опушки. Только возле дома почему-то ни садика, ни огорода — лишь колодец с журавлем да высокая лесная трава. Колодец с журавлем и… высокая, в рост человеческий, трава…

В этой густой, уже отдающей запахом сеновала осенней траве он и задремал.

…А проснулся Крамарчук в предчувствии опасности. Несколько минут он еще лежал с открытыми глазами, со страхом наблюдая за стаей ворон, которая, молчаливо кружась над ним, опускалась все ниже и ниже. И было что-то вещее в этой черной спирали судьбы, ритуально вещее. Казалось: еще мгновение — и все это воронье набросится на него, заклюет, растерзает…

Стараясь не спускать глаз со стаи, Николай вскочил, лихорадочно отыскал в траве свой карабин, на четвереньках отполз под густую крону приземистой сосны и лишь тогда, растерянно посмеиваясь, облегченно вздохнул. Но именно в это время из соснового шатра вышла на тропу, ведущую от дома Роденюка к лесу, какая-то женщина. Чуть позади нее, шагах в двадцати, раскорячливо топали два полицая. И только тогда Николай наконец вспомнил, где он, почему оказался на этой опушке и что это за женщина.

Ольга шла медленно, давая понять, что никуда не торопится. Точно так же не спеша, насвистывая и переговариваясь, должно быть, обсуждая свою неожиданную прогулку в лес с такой красавицей, приближались к его сосновому «доту» полицаи. Очевидно, они только потому и позволили медсестре сходить за дровами, чтобы получить возможность основательно поухаживать за ней.

«Все это так. Но где Мазовецкий? — спохватился вдруг Крамарчук, зная, что где-то рядом должен находиться поручик. — Неужели спит? А значит, не видит их».

Николай отполз к оврагу и внимательно осмотрел редколесье по другую сторону тропы. Странно, когда он укладывался на поляне, Мазовецкий сказал, что прогуляется по лесу. Но ведь прошло более двух часов. Ничего себе прогулочка! Неужели он до сих пор где-то бродит?

Тем временем Ольга (Крамарчук не сомневался, что это она) подошла к опушке. Еще метров двадцать-тридцать — и поравняется с ним. Что дальше? Как унять ее «ухажеров»?

«Только бы она не запаниковала! — подумал сержант, нервно разжевывая сочный, горьковатый стебелек травинки. — Только бы не запаниковала и сразу же метнулась в сторону, подальше от тропинки, за ближайшее деревце».

…Но почему эта Подолянская кажется ему такой знакомой? Где он мог видеть ее, где… Цыганский бог! Да это же Мария?! Мария Кристич!! Она! Христос на небесах, как же он мог не узнать ее еще издали?! Ма- ри-я!

Только огромным усилием Крамарчук сдержался, чтобы не выкрикнуть ее имя, не позвать, не подхватиться.

«Ну, лейтенант! Ну, конспиратор анафемский! Побоялся, что назовем ее настоящее имя, если фашисты вдруг схватят нас по дороге?! Во спасение души, лейтенант, во спасение души!…»

— Дальше не ходить! — ощетинился один из полицаев, снимая с плеча карабин. — Ишь, разгулялась, выдра!…

Однако Мария не остановилась и даже не оглянулась. Проходя мимо Крамарчука, она несколько раз взглянула в его сторону, и Николаю показалось, что девушка заметила его. Вот только узнала ли?

Даже сейчас, в эти напряженные минуты, бросались в глаза ее стройная фигура, смуглое лицо, выбивающиеся из-под накинутого на плечи цветастого платка длинные черные волосы… Какой же невыносимо трудной должна быть жизнь любой красивой девушки в этом смертельно больном мире рассвирепевших, охмелевших от крови мужиков!

Теперь «ухажеры» были уже совсем близко. Крамарчук осторожно перекатился за ствол сосны и приготовился к стычке. «Жаль, что не прихватил автомат, — с досадой подумал он, искоса наблюдая за неуверенно проходящей мимо него Марией. — Полицаю, видишь ли, шмайсер не положен! Так ведь действительно не положен!»

Вот конвоиры почти поравнялись с ним. «Не пыхти, — мысленно сказал он себе. — Пусть пройдут. Пусть подставят свои задницы. Да и целиться будет удобнее…»

Стаи ворон больше нет. Но она где-то недалеко. К обедне эти твари не опаздывают.

«А ведь может случиться, что вот так, в стычке, мы с Марией и погибнем. В одну яму сбросят. К чертям! Как на сеновал — так с лейтенантом, а как в могилу — с Крамарчуком! Засудьбинило, мать твою! …»

Голос Мазовецкого послышался за мгновение до того, как Николай должен был нажать на спусковой крючок. Унтерштурмфюрер возник перед Марией так неожиданно, что девушка просто оцепенела. Вот эсэсовец что-то крикнул полицаям по-немецки, сердито помахал рукой, приказывая им возвращаться в село. Однако сущности происходящего здесь Мария так и не поняла. Она пыталась вырваться из рук эсэсовца, кричала: «Пусти, тварь!», но унтерштурмфюрер цепко удерживал ее возле себя, все грознее и раздраженнее прогоняя с глаз «ухажеров». Полицаи же неуверенно топтались в нескольких шагах от них, лепетали: «Мы что? Нам приказано…»

Но лишь когда эсэсовец по-русски, с сильным акцентом, рявкнул: «Пошли вон, свиньи! Пристрелю!» — позабрасывали карабины за плечи и, время от времени оглядываясь, поплелись обратно. Должно быть, они никак не могли понять, откуда здесь взялся немецкий офицер. И тем более не могли простить его вмешательства. Вот только страх перед эсэсовской формой оказался сильнее всех остальных чувств и эмоций. Испытывать судьбу они так и не решились.

Знали бы они в эти минуты, как Николаю не хотелось отпускать их восвояси, как нервно дрожал- дергался на крючке его палец. И только чудом можно объяснить то, что выстрел все же не прогремел. Нельзя было ввязываться в перестрелку в этой ситуации, нельзя! «Унтерштурмфюрер» чертов! Стоит себе на тропинке, как ни в чем не бывало. То ли специально не сходит с нее, чтобы полицаи не заподозрили обмана и не подняли тревогу, то ли откровенно фраерится — благо есть перед кем.

Стиснув зубы, Крамарчук глядел вслед полицаям и проклинал Мазовецкого за этот ненужный спектакль. Как он боялся сейчас, чтобы Мария не погибла! Как не по-солдатски, не по-мужски боялся он в эти минуты любого случайного выстрела! Только поэтому мысленно умолял Владислава: «Уведи ее! Да уведи ж ты ее с тропы! Перед кем выкаблучиваешься?!»

Уже потом выяснилось: Роденюк передал Ольге-Марии, что в лесу ее должен встретить «полицай», из своих. Но об «эсэсовце» она ничего не знала. Возможно, старик просто-напросто забыл сказать ей об этом, а