которой он периодически виделся на квартире у Филиппа. С этой девушкой он уже давно был на «ты», равнодушие первой встречи сменилось умеренным интересом, который особенно возрос во время их совместной фримерианской [165] поездки на фронт. Теперь же расстроенный Сен-Жюст предложил Анриетте, давно не скрывавшей своих чувств, подумать об объявлении их помолвки.

Но продолжения не последовало. Анриетта так и не стала «невестой Сен-Жюста». После нескольких ничего не значащих встреч (столь отличных от свиданий его бурной молодости!) Антуан вообще перестал появляться у Леба. Друг Филипп чуть ли не со слезами смотрел на «железного человека», но вмешиваться не решался. Что же касается Анриетты, она была слишком горда, чтобы первой сделать шаг навстречу. Теперь, встречаясь, они лишь холодно здоровались, только плотно сжатые губы девушки и гневно сверкавшие глаза выдавали ее чувства. Но она надеялась напрасно: ее шевалье проходил мимо и тут же забывал о ней. Сейчас сам Сен-Жюст понимал свою ошибку

с «помолвкой»: дело было даже не в том, что его большое чувство кончилось на Терезе (а с ним, похоже, и все остальные настоящие ощущения), – другое чувство – чувство обреченности, которое все явственней подступало к нему этой весной, было сильнее. Намного сильнее. Анриетта исчезла из его жизни.

Вот и сейчас он не знал, что сказать Леба.

Посмотрев на Леба, все еще ждавшего его ответа, Сен-Жюст покачал головой:

– Мне нечего передать твоей прекрасной сестре, кроме того, что ей лучше забыть обо мне. Тот, кто думает о счастье для всех, близким может принести только несчастье. Ведь ты знаешь, как они называют меня в Конвенте… Неужели Анриетта может связать свою судьбу с приносящим гибель?

Леба нахмурился. Сен-Жюст впервые заговорил с ним в таком тоне.

– Антуан, твоя преданность революции давно уже перешла все границы. Хоть в чем- то можно подумать и о себе. Анриетта будет куда более несчастной, если ты ее забудешь. Ну что ты опять пожимаешь плечами? Тебе больше нечего сказать? Нельзя же быть таким мрачным. Чем бы тебя развеселить? Может быть, новым анекдотом о Революционном трибунале? Который сейчас, кстати, весьма популярен. И главное – с хорошим концом. Ну – как?… Тогда – слушай. К суду привлекается некий бывший дворянин де Сен-Сир. «Ваше имя, гражданин?» – спрашивает его председатель трибунала. «Де Сен-Сир». – «Дворянство больше не существует и приставка к вашему имени неуместна», – сурово отвечает ему Дюма. «В таком случае, я – Сен-Сир». – «Первая половина вашего имени не менее неуместна: фанатизм уничтожен, больше – никаких святых!» – «Что ж, значит, я просто – Сир». – «Подсудимый, вы оскорбляете трибунал: королевская власть со всеми ее титулами пала навсегда!» [166] - «Ну, если так, – говорит растерявшийся Сен-Сир, – у меня вовсе нет своего имени, и, значит, я не подлежу закону. Я не что иное, как отвлеченность – абстракция, а закона, карающего отвлеченную идею, не существует. Вы должны меня оправдать!» Эти слова приводят в смущение трибунал, и он действительно выносит оправдательный приговор следующего содержания: «Гражданину Абстракции предлагается на будущее время избрать себе республиканское имя, если он не желает навлекать на себя дальнейших подозрений!»

– Что вряд ли могло быть в действительности, – пробормотал в сторону слушавший в пол-уха Сен- Жюст. Серьезное выражение его лица нисколько не изменилось, лишь губы слега тронула ироническая усмешка. Он подумал, что первая половина его имени, если следовать духу этого анекдота, тоже начинается вполне контрреволюционно.

– Анекдот на анекдот, – ответил он. – Я слышал, смешные истории составляет не только Революционный трибунал, но и ваш Комитет общей безопасности. Похоже, старик Вадье сочиняет сейчас для Конвента занимательный анекдот о сумасшедшей старухе, называющей себя Екатериной Богоматерью [167].

– Постой-постой, Екатерина Тео, да, у нас проходит такая арестантка. Действительно, забавный случай: старуха организовала нечто вроде молитвенного дома на улице Контрескарп, в котором поклонялись Максимилиану как новому Мессии. Чтобы попасть в «миссионеры Робеспьера», сначала надо было приобщиться к его «добродетели», то есть отказаться от всех чувственных наслаждений. А при посвящении в члены культа поцеловать руководительницу новой церкви семь раз: два раза в лоб, два – в виски, два – в щеки и один раз в подбородок. По словам этой полоумной, только «приобщившиеся к Робеспьеру» войдут в число тех 144 тысяч избранных людей, которые обретут бессмертие после того, как революция уничтожит остальное человечество.

– Ну, чем не анекдот? Если бы только не затрагивал Максимилиана… Впрочем, и сам этот завтрашний праздник… Насколько эта новоявленная «богоматерь» ушла в своем безумии от парижан, которые в течение полугода перешли от Праздника Разума к Празднику Верховного существа! Богиню Разума принесли в жертву, а вместе с ней и всех ее жрецов. Робеспьер воззвал к Богу Республики. А знаешь ли ты, друг мой Филипп, что, хотя боги имеют склонность не отвечать вопрошающим им, жертв они требуют всегда? И если Верховное существо промолчит, новый закон Робеспьера потребует жертв.

– Какой закон?

– Который он разработал с Кутоном. Не спрашивай ничего – ты скоро все узнаешь сам. А что касается Революционного трибунала, послушай-ка лучше относительно него анекдот моего собственного сочинения. – Сен-Жюст выдвинул ящик стола и достал пожелтевший лист бумаги. – Памфлет-отклик на одно старое дело в Парижском суде, которое поразило тогда всех своей нелепостью, но которое теперь по сравнению с нынешними смешными событиями кажется просто верхом разума. Поэтому текст пришлось несколько подредактировать в соответствии с духом времени. Итак, представь себе, Вадье выступает в Конвенте с делом о «культе Робеспьера» и…

«…Назавтра после вынесения определения по делу Богоматери Екатерины в семь часов утра была обнаружена неизвестная женщина, умершая на ступенях большой лестницы здания бывшего Парижского суда, ныне – Революционного трибунала. Ее перенесли в большой зал и выставили для опознания, но ни один человек в этом вертепе крючкотворства не признал ее; никто не подумал обыскать ее, ибо она была в лохмотьях. Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль, который шатался поблизости, как всегда в сильном подпитии, как бы по привычке запустил руку в карман бедной женщины и достал письмо, на котором значилось имя адресата: «Разуму». Он открыл его и прочел:

«Я в отчаянии от того, до какого состояния Вас довели. Надо было, чтобы у Вас не осталось прибежища на земле, чтобы Вы оказались во Франции. Я предложил бы Вам прибежище у себя, но какое положение могли бы Вы занять в моей коморке; до сегодняшнего дня я остерегался дать кому-нибудь заметить, что знаком с Вами. Смотрите, чтобы остаться, хотите ли Вы принять вид прачки с красными распухшими руками, чтобы понравиться санкюлотам, вид шлюхи с красными крашеными щеками, чтобы понравиться разжиревшим на скупке краденого буржуазии, и вид маркитантки в красном колпаке, чтобы понравиться разбойникам-военным?

От всего сердца я сочувствую Вашим мукам, которые длятся вот уже столько веков. Я говорил о Вас с Робеспьером. Он мне ответил, что не желает открывать республику для иностранцев. Сен-Жюст был при этом и спросил меня по секрету, одеты ли Вы, как Вам и положено, в тунику с сандалиями, и есть ли у Вас на голове лавровый венок, и предложил сделать Вас учителем в школе, но только в том случае, если Вы похожи на древнего грека или римлянина. А поскольку Вы не любите лести, признаюсь Вам, что я представил Вас такою, какая Вы есть, постаревшей от бед, исхудавшей от голода, меланхоличкой и человеконенавистницей из-за унижений со стороны толпы, с глазами, выколотыми покойными просветителями, одетую в лохмотья и забрызганную грязью покойными дехристианизаторами. Сен-Жюст ответил тогда: ничего не остается, как гражданку, называющую себя «Богиней Разума», отправить на гильотину. Я возразил, что Вы вовсе не называете себя богиней, но меня никто не захотел слушать…

Я Вам советую сходить к Жозефу Фуше – после смерти Шометта и Эбера он один способен узнать Вас и может рекомендовать для Вас лавку для торговли новостями в Главном Храме Разума – бывшем Нотр- Даме. Когда-нибудь тупость купит мудрости, и тогда мудрость сможет купить тупости, чтобы поглупеть для собственного блага.

Я очень несчастлив оттого, что не могу осмелиться поступать по разуму, и не знаю, каким способом мне выбраться из этого запутанного положения. Тучи Конвента вот-вот прорвутся, они разразятся бурей,