— Проклятье! — сплюнул Зверев. — По местам! К первой пушке, за мной!

Но это оказались не татары. Это возвращались боярские сотни князя Хованского. Влетев под защиту гуляй-города, боярские дети сбросили с седел на землю несколько басурман в богатых цветастых халатах.

— Вот, княже! — весело доложился воевода. — Мы как из дыма выскочили — видим полусотню татарскую. Ездят не торопясь да укрепление наше разглядеть пытаются. Ну, мы с ходу на них и налетели. Кто дурнее, того сразу стоптали, иных до самого лагеря гнали и старшего из полусотни этой сбили и с собой забрали. Одет богато, стало быть, крымчак по роду не малый. А уж коли в лагерь влетели, так и там повеселились маленько. Кого порубили, кого с собой уволокли. А как басурмане растревожились да за пики схватились — мы развернулись да сюда.

Князь Хованский спешился, пнул одного из пленников:

— Этого я знаю, сие царевич Ширинбак. Мы с ним двенадцать лет назад за полон торговались.

Бояре дело свое исполнили споро: все семеро схваченных были знатными ханами и мурзами. Рубили, видно, только скромно одетых крымчаков. Тех же татар, что выглядели солидно, брали живьем.

— Ну, скажи-ка нам, царевич Ширинбак, — подступил к полонянику воевода Воротынский, — долго еще Девлет-Гирей сражаться сможет? Сил у него много осталось? Эй, кто-нибудь, раскалите железо на огне! Чует мое сердце, лгать царевич поначалу будет, надобно прожарить его маленько.

— Чего меня-то спрашиваете? — Связанный по рукам и ногам татарин попытался повернуться или сесть, но ни того, ни другого у него не получалось. — Я лишь Кучук-Ламбатскими тысячами командую. Вон, у вас калги-султан[23] в полоне. Его и пытайте!

— Девей-мурза? — хором удивились князья Воротынский, Хворостинин и Хованский. — Вот ты каков, оказывается, мудрец османский.

Худощавый, налысо бритый, лопоухий крымчак оскалился, брыкнул ногой:

— Мужичье сиволапое! Как вы, жалкие твари, осмелились тягаться с вашим господином, с крымским царем? Всех за наглость такую на галеры отправлю, там и сдохнете!

— Ну ты наглец, — изумился князь Андрей Сакульский. — Сам повязан, а еще и грозишься!

— Куда вы денетесь, неверные собаки? Голодом вас выморим за несколько дней, сами в полон проситься станете!

— Тата-а-а-ары-ы!!! — послышался тревожный клич, и все, забыв о знатных пленниках, разбежались к своим местам за стенами.

Плотная конная лава снова налетела на гуляй-город, пушки быстро принялись перемалывать ее в кровавое месиво. На края щитов легли сверху концы лестниц, внутрь, сметаемые волна за волной выстрелами пищалей, принялись прыгать татары. Самые обычные татары: в стеганых халатах, мохнатых шапках, с саблями вместо ятаганов и совершенно без пик — забежать наверх с таким оружием у них, видимо, просто не получалось.

Если в первый раз атака их оказалась страшна неожиданностью, то теперь частые выстрелы стрельцов почти в упор не давали татям развернуться, собраться в десятки, сблизиться для удара. Опасаясь быть опрокинутыми, защитники гуляй-города все-таки отступили на две сотни шагов — но очень быстро положение исправил дружный удар тяжелой конницы, которым, в отличие от дисциплинированных и обученных пешему бою янычар, крымчаки противостоять не смогли. После нескольких часов сечи и стрельбы земля в гуляй-городе и перед ним оказалась укрыта еще одним слоем мертвых и пока шевелящихся тел, но русские отряды так и остались стоять на своем месте. Густой дым и закат в очередной раз развели участников битвы в разные стороны широкого Молодинского поля.

После заката князь Михайло собрал воевод для совета. Редкий случай — но за неимением каких бы то ни было удобств, самые знатные и известные князья Руси сидели на бревнышках возле обычного костра, угощались жаренной на углях кониной и запивали ее обычной речной водой.

— Решаться нам на что-то надобно, други, — сообщил старший воевода. — Битва наша не в пример обычному оказалась зело огненной. Стрельцы истаяли, как снег весной. Из десяти тысяч хорошо коли восемь сотен осталось. Детей боярских еще не меньше двадцати тысяч собрать можно. Дал бы я их тебе под руку, Андрей Васильевич, да, боюсь, обучать пищалями и порохом пользоваться поздно уже. За ночь не поспеть, утром же срок выйдет. Посему, полагаю, после одной-двух атак татарских крепость наша падет, ибо последних стрельцов мы потеряем, пушки смолкнут, а иного достоинства у гуляй-города нет. Ни стен высоких, ни валов толстых. Хочу слово ваше услышать, бояре, что делать нам ныне? Считать ли долг свой исполненным али на Божью милость надеяться?

— Не для того мы тут смертным боем бились, пять дней грудью на реке сей безымянной стояли, чтобы так просто в полон к басурманам пойти! — горячо воскликнул князь Иван Шуйский. — Полагаю, Михаил Иванович, стоять нам надлежит и далее до самого конца. Не оставит Господь милостью войско православное, не попустит нашей погибели!

— Я так полагаю, от нас ныне не токмо судьба наша зависит, но и судьба всей земли русской. Попадет ли она под иго басурманское али и далее в веках стоять будет, — степенно добавил князь Алексей Хованский. — Не попустим позора ее слабостью духа нашего. Стоять надобно до конца, и коли пройдут здесь поганые, то пусть по телам нашим шагают, а не в аркане волосяном нас за седлами волокут.

— Мертвые сраму не имут, — кивнул князь Дмитрий Хворостинин. — Коли отбиваться сил в недостатке, надо, стало быть, самим кованой конницей по татарам ударить! Опрокинем с Божьей милостью, погоним прочь отсель, дабы и саму дорогу на Русь навеки запамятовали!

— А ты чего отмалчиваешься, Андрей Васильевич? — поинтересовался воевода. — Щуришься знакомо, ровно опять каверзу какую замышляешь.

— Думаю я над тем, друг мой, отчего Девлет-Гирей на нас раз за разом кидается, крови не жалея, а к Москве не идет, — рассматривая шматок капающей жиром конины, задумчиво ответил Зверев. — И полагаю я, уверены татары в том, что в столице нашей, как и положено, гарнизон сильный сидит. И кабы пошли они вперед, гарнизон навстречу бы вышел, дорогу перегородил, равно как мы здесь, и оказались бы они меж двух огней, и спереди, и сзади избиваемы. И подозреваю я, до сего часа больше всего на свете они боятся, что гарнизон московский к нам на помощь заявится. А коли так, не надо их в лоб бить, как князь Дмитрий предлагает. Обойти их надобно через лес, да в спину неожиданно ударить. Там у них и сил, знамо дело, никаких сейчас не стоит, лагерь с татарами пешими как на ладони. Руби — не хочу. И боятся они хуже смерти нападения как раз оттуда.

— Если боятся, то как же дорогу московскую не прикрыли? — не поверил воевода Шуйский.

— До Москвы один переход, Иван Петрович, — ответил за Зверева Михайло Воротынский. — Дозоры басурманские у самой столицы стоят, смотрят. Зачем прикрытие, если опасности нет? Дозоры-то молчат! Если между ними и лагерем татарским выйти, никто нападения ждать не будет.

— Где это видано — конницу лесом вести?! — мотнул головой князь Хворостинин. — Да еще несколько тысяч! Не пройдет…

— Да брось ты, Дмитрий Иванович, — отмахнулся князь Сакульский. — Нечто на охоту никогда не ездил? Коли шибко захочется, так и конным проскочишь. Без суеты же, ножками, коня в поводу ведя, так и тысяча, и две пройдут. И десять пройдут, и пятнадцать. Может, и тягомотно, да надо всего верст пять вокруг крымчаков одолеть. За два часа управятся. Ну за три максимум.

— Дело Андрей Васильевич предлагает невиданное, но уж больно соблазнительное, — подвел итог князь Воротынский. — Ради такого можно попробовать и через чащобу конницей пройти, и завалы лесные раскидать. Места мне знакомые, княжество рядом. Засек тут отродясь не бывало, болот тоже. А стволы поваленные или иной бурелом мы в несколько сотен рук всяко расчистим. Посему решаю так… Пятнадцать тысяч детей боярских с собой забираю, татар лесом обхожу и нежданно бью им в спину со всей своей силушки, что только в руках и рогатинах наших имеется. Ты, князь Дмитрий, здесь за старшего остаешься, и как наступление наше услышишь, то тоже бояр в стремя поднимай и нам встреч по татарам бей, для полного их запутывания. Пусть знают, что сила в гуляй-городе осталась, а на них свежие сотни от Москвы наступают. Бог даст, встретимся с тобой на поле бранном, как басурман стопчем до последнего. А нет — так не стыдно будет на суде Страшном Господу ответить, как голову сложили. Помолимся, други. И исполним свой долг ратный до конца пред государем нашим и землей отчей. С Богом!

Как, когда ушли в чащу боярские сотни, князь Сакульский не видел. Как они в ложбине на ночлег укладывались — так он больше о них и не слыхивал. С рассветом же и вовсе забыл, иных дел хватало.