роль.

Мне и в самом деле казалось, что мы стоим на сцене и за неимением других зрителей разыгрываем пьесу перед сидящими в темном саду майскими кошками и котами.

«Иван Флегонтович, товарищ генерал-майор, — произносила пищевая княгиня 1944 года. — Вы не удостоили мою дочь, мою чистую Сэсилию, ни взглядом, ни словом, не говоря уже о прикосновениях. Вы, кажется, даже не заметили ее, потому что ваше внимание было целиком поглощено Константой Котельник. Как прикажете мне все это понимать?»

Генерал подошел к ней, оттянул и щелкнул американскими подтяжками: «Многоуважаемая Фира Мироновна, я могу это объяснить только тем, что завтра на рассвете я лечу глубоко за линию фронта».

Он взял тетю Котю за руку. Они вместе спустились с террасы в сад и пошли к калитке, за которой был виден генеральский «Виллис» с Ковальчуком за рулем. Акси-Вакси показалось, что в этот момент вспыхнули все 127 пар кошачьих глаз. Пищевая княгиня потянулась к ним, чтобы что-то еще сказать, однако оступилась и припала на одно колено.

Наш юный Ганимед поставил свой заветный патефон на пол террасы и попытался помочь Эсфири Мироновне. Увы, женщин байдуцкого рода по праву сравнивали со скифскими бабами: он не мог оторвать от пола даже единый член ея, не говоря уже о плечевом поясе. Княгиня [уже] лежала, распластавшись на спине, лицо ея было залито то ли потом, то ли слезной влагой. Заметив беспомощные потуги мальчика, она горестно вздохнула: «Мой мальчик, я глубоко ценю твое желание помочь моему обессилевшему телу. Когда-то я слушала лекции твоей мамы на первом курсе рабфака. Ступай к своей верной тете и знай, что в моем комбинате тебя всегда будет ждать порция чечевичного бульона».

Еще одна мгновенная вспышка 127 пар кошачьих глаз. Ночной спектакль продолжался.

В квартире Котельников продолжалось или, вернее, завершалось разграбление праздничного стола. Гости набивали сумочки, прихваченные втайне авоськи, карманы пиджаков и даже запазухи всевозможными лакомствами, а именно пирожками, бараньими косточками, всевозможными закусками и салатами. Кто-то лихорадочно хлебал из супницы остывший бульон. Другая вляпалась всей кистью руки в студень и теперь слизывала желе с волокнами мяса, кружки лука и половинчатые яйца. Чрезмерное обилие спиртных напитков делало свое дело. Многие расхитители стопроцентно не могли донести добычу до дому, валились набок, пикировали башкой под диван, где прятались маленькие Галетка и Шуршурик. Один дядька из треста все взмывал с куриной ногой в зубах и с башкой, усыпанной хворостом.

Тетя Ксеня, делая вид, что звонит по телефону, прокричала в трубку: «Товарищи милиция! Прошу срочно, срочно выслать наряд, чтобы утихомирить хулиганствующих сотрудников! Сообщаю адрес…» Только после этого расхитители стали вываливаться из дома на пустынную Карла Маркса и исчезать в боковых улицах.

Виновница торжества Сэсилия Буйдак встала на рельсах и остановила почти пустой трамвай № 6. Задрав юбку, она совершила львиный прыжок с мостовой на трамвайную площадку. Трамвай затарахтел, рассыпая искры на всем своем пути в сторону парка ТПИ и кавалерийских казарм. Медички Майка, Бэбка и Зухра уселись на крыльце и довольно милыми голосами завели новую песню из кинофильма «Актриса»:

Ночь тиха, в небесах светит луна.

Как усталый солдат, дремлет война.

Только вдали за рекой

Кличет боец молодой.

С поля жарких побед

Шлет он привет!

Курсанты летной школы Шранин и Савочко в летние месяцы иногда заходили в Средиземнодворье — пилоточки набочок, воротники гимнастерок расстегнуты. Снисходительно поглядывали на новое поколение огольцов, подбивали клинки под девчат, особенно к Эське Шарафутдиновой, которая в своем коротеньком голубом платьице играла в «штандарт» и очень высоко задирала ноги, чтобы перепрыгнуть мяч. Огольцы любили сидеть на заборе и поджидать какую-нибудь проходящую дамочку. Увидев подходящую прохожую, кричали ей: «Тетя, у вас что-то упало!» Дамочка в растерянности оборачивалась, ища что-то потерянное, и тут какой-нибудь басовитый идиот орал: «И пар пошел!» Хохот, восторг. «Хулиганье!» — возмущалась женщина, но всех гаденышей уже и след простыл.

Акси-Вакси после возвращения из пионерлагеря «Пустые Моркваши» коротал время на своей любимой крыше. Глядя на проплывающие мимо кучевые облака, он вспоминал стих, который ему поведал Валерка Садовский, такой же романтик, как он сам:

Окончив с врагом поединок,

Я в море бежал от суда

И звука шотландских волынок

Не слышал с тех пор никогда.

Набрал я, отважный и юный,

Веселый и злой экипаж.

Мы брали торговые шхуны

И клипера в абордаж.

При жизни воспели баллады

Мой синий толедский клинок.

Я видел волшебные клады

И пленниц прекрасных у ног…

Кто этот парень, этот молодой капитан? В пионерлагере вместе с Садовским мы во время мертвого часа пробирались в библиотеку. Ворошили книги, выискивая образы корсаров. Садовский предполагал, что он родом из Шотландии. Вполне понятно, что он оттуда, если тоскует по волынкам. Слушай, говорю я ему, а ведь наш Лермонтов тоже из Шотландии — лорд Лермонт. Мы открывали собрание Лермонтова и находили там написанный поэтом портрет лорда. Садовский удивлялся: интересно, откуда он взял этот портрет, из мечты или из воображения? Перевернув несколько страниц, мы видели еще одну цветную картину кисти поэта, «Битва при Валерике». Там шел строй русских войск в белых фуражках, а на них налетали голые по пояс кавказцы с устрашающими клинками. У тебя, Валерка, должно быть, есть что-то общее с Лермонтовым, недаром картина называется «Битва при Валерике».

С тех пор Садовский, похоже, вообразил себя продолжателем рода Лермонтовых, а также того капитана, что в море сбежал от суда. Как жалко, что он остался в лагере на второй срок! Мы могли бы с ним вдвоем сотворить какую-нибудь таинственную хронику.

Однажды Акси-Вакси увидел среди кучевых облаков звено фашистских самолетов. Это были «фокке- вульфы»-рамы. Что за морока? Нацисты в начале войны бомбили Горький, но до Казани и Булгар не долетали. Пару раз по городу пролетал слух, что над нами на огромной высоте кружит и фотографирует разведчик. Он услышал об этом от соседей в коридоре аргамаковского дома и вдруг вообразил, как разведчик на прощание сбрасывает бомбу, и та врубается прямо в конек нашей крыши. От ужаса он грохнулся на колени. Сердце забухало по всему телу, включая правую стопу. На коленках он завершил свое бегство и вывалился в сад. В огромном небе, среди перистых облаков, медленно двигалось белое пятнышко. Это он! Открытый вид врага помог собраться с силами и с отвагой. И вскоре враг, должно быть, устрашенный всеобщей ненавистью казанцев и их эвакуированных собратий, негодованием по поводу его свободного кружения в виде белой штучки, исчез.

С тех пор все было благополучно в казанско-булгарских небесах, и вот сейчас появились аппараты Люфтваффе, три единицы в боевом построении. Они пролетели над Средиземнодворьем, исчезли и снова появились, чтобы снова исчезнуть. Он спустился с крыши и пошел к всезнайке Дибаю. Тот засмеялся. Не трусь, Акси-Вакси, эти «рамы» хоть и настоящие, но не нацистские, это трофейные. Мне дядя говорил, который работает на авиазаводе, что их испытывают в воздухе.

В те летние дни 1944-го над крышей аргамаковского дома парило безмятежное небо. Я частенько засыпал там в сухом водостоке и покрывался волжско-каспийским загаром. Проснувшись однажды, я услышал доносящиеся снизу, с террасы, голоса обеих моих любезных тетушек, дочки и матери.

Тетя Котя говорила: «Знаешь, мама, я вчера проходила мимо гостиницы, где столько счастья я испытала, а сейчас все завершилось грустью. И вдруг вижу, из здания выносят и грузят в грузовики столь знакомую мне мебель. Я застыла, будучи не в состоянии пошевелиться. И вот вижу к тому же