прямо в фонтан. Еще сказали, что желают бесплодно томить пажа и отдаваться пианисту.

– Пианисту? А ты-то тут при чем?

– Ну как же-с? Как же-с – при чем? При мадаме, стало быть. Должен же их кто-то ловить, когда оне выпадать отовсюду станут? Вот, кстати, и платьице энто тоже хотел испросить.

– Ты, мерзавец, на гардероб Анастасии не зарься. Даже думать не смей! И сдается мне, что не такая она и дура – мадама твоя. А тебя, видно, за дурака держит. Как же ты попал в такое декадентское общество, позволь спросить?

– Декадентское, а все ж слаще дворни. У меня, барин, от дворни изжога. А может, отдадите меня в обучение на фортепьянах?

Выручало Епифана то, что он был исключительно ладен и хорош собой. А также еще то немаловажное обстоятельство, что умел он интригующе молчать. Оттого, в зависимости от облачения, мог сойти в любом кругу за кого угодно.

– Ты, конечно, волен устраивать маскарады. Но от себя куда денешься? – философски заметил царевич.

– Вот, кстати, барин, – оживился камердинер, – что это я все Епифан да Епифан? Так уже даже кучеров не называют.

– А кем бы ты хотел называться? – удивился царевич.

– Ну к примеру, Сержем. А-то барышни произносят это самое – «Епифан» – и морщатся, как будто лакея кличут.

– Епифан царем был на Востоке. А ты и есть лакей…

– Это я только для вас, барин, – лакей. А за порогом – вольная особь мужескаго полу. Меня господа даже кокаином угощают.

Уар вздохнул.

– Что-то подсказывает мне, что декаданс, увы, – не наш исторический жребий… Пойми, птицелов, нельзя из одного человека сделать другого. Сущность человека – константа.

– А с чего вы взяли, барин, что сущность моя – лафитничек подносить да платье господское чистить? Я же – ловчий.

– Это Бобрище – ловчий, а ты – птицелов. Не путай ранги, – осадил слугу царевич.

– Вы меня не знаете, барин. А жизнь наша – длинная. Еще представится случай… Ахнете!

Был ли Епифан провидцем или просто нагонял форсу – нам это неизвестно. А только слово свое сдержал, не прошло и века.

Конечно, отношения между царевичем и Епифаном, повязанными общей тайной судьбой, за два столетия вышли за межсословные рамки, принятые в обществе, какие бывают между барином и слугой. Уара забавляли наивные враки этого прохиндея, но нельзя же, право, в угоду очередному поколению, чей век недолог, лишать бессмертного его надежд и устремлений.

Отправив всю прислугу из дому, царевич остался один. Он испытывал мучительную слабость духа и не мог с нею совладать. В этот год он изнывал от ревности. Анастасия доставляла ему муки адовы. В ней разгорелся огонь желания, да только направлен он был куда угодно, только не на него. Она жаждала амурных приключений, и Уар ничего не мог с этим поделать. Приходила взволнованная, нездешняя, пахнущая чужим. Позволяла лишь поцеловать себя в шейку, падала без сил и засыпала.

– Ах, Митя, – говорила она очень убедительно, – я никого не люблю! Но страсть сама по себе меня вдохновляет. Я не могу танцевать без этого!

– Согрей меня, – просил он. – Мне ничего от тебя надо, кроме тепла и ласки.

Но она ускользала под благовидным предлогом, а иногда – и не утруждая себя предлогами. Зачем ей выдуманные предлоги? Она была честной девушкой.

И вся эта болезненная канитель вилась на фоне подлинной охоты на него – Уара – матерей, у коих дочери были на выданье. Они даже не знали точно, какого он роду-племени, но, видя только достаток и вполне благородное обличье, не отказались бы от своих матримониальных замыслов, даже если бы он оказался пустым повесой, игроком или мерзавцем, каких свет не видывал. Взять хотя бы недавний Предводительский бал в залах Дворянского собрания, что прошел с обычным оживлением, многолюдством и интересом. Почти всё, что есть в Москве выдающегося по своему рождению или положению, – всё собралось на дворянский бал. Общее число посетителей превышало тысячу человек; танцевало одновременно до двухсот пар. Но Уар вынужден был скользить по бальной зале смутной тенью, чтобы не попасть в сети озабоченных поиском женихов родительниц. Уж ему ли не знать, как подведенная невеста с обманчиво кротким нравом станет жеманничать да примется потом обсуждать его с подругами, а те тотчас возьмутся плести интриги? Нет уж, слуга покорный… От козней плоти следует держаться подальше. А выбор оставлять за собой. И самому найти того ангела или беса, что станет мучить до сладкой истомы, до нервной дрожи, до холодного отчаяния…

Царевич тогда еще верил, что все можно изменить, что судьба явит ему наконец свою милость и он обретет долгожданное счастье. Но в день своего рождения в сумрачном состоянии души он умчался в ресторан и напился там до беспамятства, излив предварительно свое горе случившемуся тут же Растопчину, да еще пожаловался, что сынок миллионщика Солодовникова, прапорщик негодный, которому по завещанию родителя досталось только его платье и нижнее белье, сманивает его подопечную в батюшкин театр. Каков подлец!