мгновенно узнали все – и монахини, и послушницы, и паломники. Всем было интересно разузнать подробности и самим увидеть то, на что отважилась Ольга. Когда к монастырю приехала вызванная срочно «скорая помощь» с бригадой врачей-специалистов по термическим ожогам, возле корпуса, где жила Ольга, собрались все, в том числе и корреспонденты. Среди последних не было только двух: Тохи и его друга, с которым они обсуждали личность загадочной монахини со знакомым им лицом. Оба они сидели в автобусе в глубоком молчании, боясь что-то сказать или как-то оправдаться перед своей совестью и компанией. Им было страшно стыдно и больно за свой поступок.
4. «НАЧНИ, БРАТ…»
Ольга снова попала в ту больницу, где уже однажды была, когда ее привезли прямо из леса с пулевым ранением в спину. Но теперь ее жизни опасность не угрожала. Лишь от прежней красоты не осталось и следа: все покрылось жуткими шрамами и рубцами, превратившими лицо в сплошную язву, не вызывавшую ничего, кроме отвращения и содрогания. Кто-то из хирургов предложил Ольге услуги солидной частной клиники, занимавшейся пластической хирургией, дав при этом понять, что эта операция будет недешевой, но Ольга наотрез отказалась. Пока врачи и навещавшие ее сестры-монахини ахали и охали при виде ее шрамов, сама она ощущала необъяснимо легкое, благодатное состояние, какое бывает, когда человек вдруг освобождается от внутренней тесноты и гнета. Она пребывала в состоянии внутренней тихой радости, которой хотелось поделиться со всеми, кто приходил утешить ее, подбодрить, успокоить, чем-то помочь.
Отец Борис, больше всех смущенный тем, что произошло, просил журналистов не рассказывать об этой истории, но она все равно просочилась в народ, начав обрастать уже выдуманными подробностями и деталями. О монахине Анне стали говорить как некой подвижнице, страдалице, чуть не мученице наших дней, ее хотели увидеть, просить молитв, советов. Но врачи следили за тем, чтобы покой их необычной пациентки не нарушался чрезмерно любопытными посетителями, строго ограничив уход за нею лишь несколькими монахинями и послушницами.
Настоятельница ж монастыря игуменья Мария, узнав о поступке своей воспитанницы, ушла в еще более глубокие духовные раздумья и молитву.
– Слава Тебе, Господи, – тихо говорила она в ответ на причитания сестер, приносивших нерадостные вести от лежавшей в больнице Ольги, – укрепи нас, Владыка, в вере Твоей святой. Не дай нам отступиться от нее, дай непостыдно жить и предстать пред Тобою…
Сама игуменья была слишком слаба, чтобы повидаться с Ольгой в больнице, поэтому ждала ее возвращения в обитель, твердо положившись да волю Господню, молитвенно прося дожить до этого дня.
Слух о случившемся дошел и до Мишки. Он немедленно собрался к Ольге в монастырь, но, узнав, что та уже неделю лежит в больнице, отправился навестить ее.
– Как жаль, что меня там не было, – сокрушался он, разузнав подробности той истории, – я бы этим корреспондентам такое «интервью» дал… Всем вместе и каждому в отдельности.
– Не надо, братик, – слабым голосом успокаивала его Ольга, не в силах даже улыбнуться: все ее лицо было забинтовано, а рубцы и шрамы стянули кожу лица до полной неузнаваемости. – Я думала, что уже окончательно порвала со своим прошлым, а оно видишь, как… Теперь одним мостом в то прошлое стало меньше. Сгорел он. Вместе с моей красотой писаной…
Мишка понимал, что после того, как бинты будут сняты, рубцы от ожога останутся на всю жизнь. Этих следов он насмотрелся, пока воевал и видел тех, кто горел в огне. Да и сам был меченым тем огнем: его левое плечо тоже было в шрамах – память о первых уличных боях, когда их батальон первым кинули на штурм Грозного. Но то была война, а на ней воевали бойцы, готовые ко всему, даже к встрече со смертью, а тут перед ним лежала молодая красивая женщина, своими руками изуродовавшая себе лицо, которым восторгалось, пленялось столько людей.
Мишка не знал, зачем она сделала это? Он не знал, чем, какими словами теперь утешить Ольгу. Хотя видел, что она не нуждалась ни в чьих словах утешения: она была в приподнятом, бодром, даже радостном настроении, словно в ней родилась новая жизнь.
– Неужели нельзя было как-то иначе? – Мишка смотрел на Ольгу, пытаясь понять тайну ее внутреннего состояния.
– Нельзя. Наверное, это как в бою. Я не воевала, а тебе должно быть понятно.
Она улыбнулась сидевшему рядом Мишке добрым взглядом.
– Вот, представь, готовится сражение, бой. Все готово к бою, а ты раз – и в кусты.
– Я? – изумился Мишка. – В кусты?
Ольга беззвучно рассмеялась.
– Вот-вот, я ж говорила, ты все поймешь. Коль вышел на поле боя – нельзя уходить, бежать в кусты. Надо сражаться. И побеждать.
– А причем тут поле боя? – Мишка недоуменно посмотрел на Ольгу.
