жертва солью осолится…».

   – «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его...», – также вполголоса повторила Ольга, прикрыв книгу. – А если ты соблазняешь чей-то глаз?..

   В полном отрешении она нагнулась под стол, достала оттуда утюг и включила его. Несколько минут она смотрела на него, ни о чем не думая. Потом брызнула на него несколько капель воды, стоявшей рядом для полива цветов на подоконнике: вода зашипела, мгновенно превратившись в густой пар.

   – «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его…», – снова повторила Ольга, теперь уже шепотом, почти одними губами.

   Потом, взглянув на образа, медленно перекрестилась:

   – Господи, прости меня, грешницу. Не хочу, не хочу больше ни для кого быть соблазном. Прости меня…

   И, взяв раскаленный утюг, быстро приложила его к правой щеке. К удивлению, она не почувствовала не только боли, но и жжения. Лишь кожа на щеке зашипела, и от нее пошел удушливый запах горелого мяса. Оторвав утюг, Ольга так же быстро приложила раскаленное железо до левой щеки. И снова услышала шипение расплавленной кожи и тошнотворный запах горелого человеческого мяса…

   Странно, но Ольга сохраняла абсолютное спокойствие и самообладание. Словно сделав самое обычное, обыденное дело, она выключила утюг, поставила его на место и, даже не взглянув на себя в маленькое зеркальце, снова закуталась в платок и пошла к гостям.

   Войдя в трапезную, Ольга увидела, что веселье было в полном разгаре. На столе появилось еще несколько откупоренных бутылок. Все ожидали возвращения загадочной монахини. Несколько репортеров даже расчехлили свои камеры и установили возле отца Бориса микрофоны, готовясь пригласить Ольгу к разговору.

   – О, вот и наша Гюльчатай возвратилась! – громко рассмеялся Тоха в ожидании развязки. – Ну-ка, ну-ка, открой нам свое личико!

   Ольга стояла перед возбужденными гостями, не снимая платка, в котором была закутана. Только сейчас она стала чувствовать нарастающее жжение на лице, словно к нему приложили раскаленные угли.

   – Смелее, матушка, смелее, – снисходительно улыбнулся отец Борис. – Тут все свои. Не стесняйтесь.

   Стараясь не потерять самообладания, Ольга глубоко вдохнула и сорвала с себя шерстяной платок…

   Одна из гостей-женщин, без умолку хохотавшая все застолье, слабо вскрикнула и потеряла сознание. Следом за ней лишилась чувств еще одна неподалеку. Отец Борис страшно побледнел и поднялся из-за стола. Вся остальная компания, глядя на изуродованное, в страшных волдырях и кровоподтеках лицо смиренно стоявшей перед ними молодой монахини, сидела на своих местах в полном остолбенении. Никто не знал, что говорить и что делать.

   – Я готова.., – тихо сказала Ольга, глядя на отца Бориса. – Какие у прессы будут вопросы?

   В ответ никто не мог проронить ни слова. Ольга выждала паузу.

   – Что? Вопросов нет? – превозмогая боль, она слабо улыбнулась. – Тогда благословите убирать со стола.

   И, кивнув своим помощницам, вышла из трапезной.