сердце, просил вызвать медсестру, которая делала ему внутримышечные уколы, чтобы снять боль. Лекарства, которые он всегда держал наготове в столе и носил с собой в кармане, уже не помогали…

Зайдешь, бывало, а он весь согнутый сидит – значит, судьба по нему еще раз стукнула. Потом голову поднимет – взгляд тяжелый, как будто головная боль мучает. Может что швырнуть в таком состоянии. В такой момент лучше на глаза не показываться. Но даже и через двойную дверь было слышно, как бушует один в кабинете, – бьет кулачищем по столу, по стене; стены дрожали – такой грохот стоял».

«Меня все время мучили головные боли, – вынужден был признавать и сам больной , – почти каждую ночь. Часто приезжала “скорая помощь”, мне делали укол, на какой-то срок все успокаивалось, а потом опять».

Куда уж в таком состоянии строить каждой семье по отдельной квартире?

Вот и получается, что, пока Горбачев с компанией – плохо ли, хорошо, – но работали , с утра до ночи пытались чего-то добиться, поменять, выстроить, Ельцин в то же самое время заливался соловьем перед случайными посетителями или в бешенстве крушил казенную мебель. Очень удобная позиция. Критиковать других всегда проще, чем делать чего-то самому. Хотя в Госстрое СССР – без сомнения – забот имелось предостаточно.

В архиве покойного Льва Суханова сохранился один занятнейший документ: набросок ельцинского письма к предсовмина Рыжкову. (Письмо это так и не было отправлено, потому нигде и никогда не всплывало.)

На пяти листах, исписанных крупным размашистым почерком, Ельцин доказывает, что «Госстрой – это ненужная, бюрократическая надстройка», которую следует упразднить, а вместо него создать некое Бюро Совмина по строительству, разбросав добрую половину функций по другим ведомствам.

Ельцин – по-прежнему верен себе. У него всегда найдется объяснение собственной пассивности и безделья. Зачем, скажите, гореть на работе, коли «Госстрой при наличии министерств не нужен». Вот, если сократите его, внемлете моим рекомендациям – это другое дело; тогда и поговорим.

И ладно бы, не щадил он себя, пахал сутками напролет. В таком случае его очередную революционную идею еще можно было бы объяснить тем, что Ельцин болел за дело, переживал. Так нет же.

Уже цитировавшийся ельцинский сослуживец Иван Сухомлин вспоминает, что сотрудники ведомства не могли даже пробиться к нему в кабинет по служебным вопросам. У его приемной всегда толпилась масса пришлых людей.

«Дежурный милиционер уже не в силах был остановить поток желающих попасть к Ельцину. Они в вестибюле проводили митинги, требовали, чтобы их пропустили, кричали, что у нас полицейское государство и прочее. Кончилось тем, что Баталин разрешил создать на первом этаже штаб Ельцина. Выделили огромную комнату, посадили туда человека, чтобы записывал вопросы, с какими приходили к нему».

Вот так травля ! Вот так ледниковый период !

Сохранилась масса воспоминаний журналистов о встречах с Ельциным в это время. Борис Николаевич не отказывал во взаимности никому.

Решил, например, корреспондент иркутской «молодежки» сделать интервью с «народным героем».

«Тупо беру справочник, ищу приемную Госстроя, звоню. Попадаю на его помощника Льва Суханова. Тот говорит: позвони завтра в 14.00. Завтра в 14.00 я оказался в переходе на Пушкинской, кручу диск телефона-автомата. Суханов: “Минуточку”. И вдруг на другом конце провода: “Шта-а”. Мама дорогая, Сам!?»

А вот рассказ, поведанный журналистом Виталием Москаленко, работавшим тогда в черниговской газете «Деснянская правда»:

«Написал я ему элементарное письмо, и однажды в служебный кабинет ко мне междугородний звонок – звонит помощник Ельцина Лев Евгеньевич Суханов: “Ельцин согласен дать интервью”».

Такое чувство, обратись к нему из школьной стенгазеты, даже и это не встретило бы отказа. Суханов еще бы и в учительскую перезвонил: как найти вашего редактора из 7-го «б»?

Борису Николаевичу было абсолютно все равно, перед кем выступать. Главное – процесс. Ну, и текущей работы поменьше.

Ему, точно профессиональному спортсмену, требовались постоянные тренировки для поддержания формы. Известный олимпийский принцип: не результат, а участие.

Правда, сколько бы часов не откровенничал он с журналистами, ни слова из этого в печати так и не появлялось. Уж такую роскошь Кремль мог себе еще позволить.

Уже подготовленное к публикации интервью его в «Огоньке» в последний момент было снято по команде ЦК. Не пропустили материал в «Московских новостях».

Лишь в августе 1988 года латвийская курортная газета «Юрмала» отважилась напечатать ельцинское интервью, взятое у него на отдыхе.

«Мы с вами прорвали зону молчания!» – радостно воскликнул после этого Ельцин, тряся руку журналисту Александру Ольбику.

В кратчайшие сроки интервью это разошлось по всему миру. Только в Союзе его перепечатало 140 (!) изданий. В некоторых регионах тиражи взрывоопасных газет отправлялись под нож. В ГДР, приказом Хонеккера, ввоз журнала «Спутник», его опубликовавшего, был строжайше запрещен, хотя текст являлся довольно безобидным: экспортный вариант по указке ЦК был безжалостно купирован.

Последний факт, кстати, вновь заставляет нас вернуться к теме ельцинской травли и жестоких репрессий.

Что же это за репрессии такие, если несчастной жертве дозволяется открыто пропагандировать свои идеи и мысли?

«Прорвавший блокаду» репортер Ольбик утверждает, что в «Спутнике» – международном советском пропагандистском журнале – сенсационное интервью было напечатано по команде ЦК КПСС.