— Тех, кто причинил вам зло, давным-давно нет в живых. Они ушли к судьбе. Теперь вы свободны, но куда идете? Чему поклоняетесь? Благу? Правде? Разуму? Красоте? На что тратите силы? Зачем губите свой народ в нелепой попытке отомстить за обиды, зачем пытаетесь причинить зло другим? Зачем обрушили гнев на своих соотечественников, жгли их безжалостно и хладнокровно?

Они не упали передо мной на колени, не возопили о спасении, не принялись оправдываться. Они позвали матросов и приказали надеть на меня кандалы. За кандалами пришлось послать стражника. Заодно меня обмотали цепью.

Капитан Хват обмотал. Интересно, почему все, даже подчиненные матросы, называли его ублюдком?!

Хваат не скрывал радости. Он с шуточками-прибауточками заклепал цепь. Теперь я считался опасным заключенным.

Затем старики приказали Хваату наложить оковы и на них самих. Я удивленно глянул в сторону величеств. Хваат с тайной опаской и нескрываемым удовольствием выполнил приказ, после чего все мирно разошлись по своим каютам.

Когда наступило время ночного отдыха, я, отдыхавший на койке — сна не было ни в одном глазу — глянул на губошлепов, будущих покорителей вселенной, а пока пугливых и исполнительных придурков, которые чуть что мчались в тюрьму и торопились накладывать на себя цепи. Они лежали как трупы, все поголовно на спинах, руки по швам — отдыхали в полную меру, без каких-либо мыслишек в головах.

Или я был не прав?

Едва мне удалось утихомирить расходившееся сердце, взять себя в руки, поудобнее устроиться на своем ложе, как сбоку, из-за переборки на меня ментальным облачком наползла жаркая слезливая мольба. Кто-то из поселян нашел в себе силы противостоять могильному отдыху, отдаться нахлынувшим страстям?

Я погрузился в транс, отворил телепатическую ауру, прислушался. Теперь чужие мысли стали более отчетливы. Чей-то дрожаще-тонкий, мысленный голосок молил ковчег о чуде — пусть ей, Дуэрни, будет позволено вернуться в родной дом. Пусть дано будет пробежаться по волнам и узреть остров, где мамки не носят поводков, ведь там, за рекой, в среде беглых, поселянки давным-давно забыли о драгоценных ошейниках, которые надевают девицам в день совершеннолетия. Будущие экзамены на звание повелителя или на должность славной буквально ужасала Дуэрни, ведь после получения свидетельства кандидатам напрочь вырезают память. Где он, этот остров, на котором каждого, сумевшего добраться до него, одаривают удивительным состоянием, называемым «сном». Ах, хотя бы глазком взглянуть на себя, с обнаженной шеей, вольно перепрыгивающей с волны на волну! Знахарь утверждает, что во сне можно летать. Он еще говорил, что в этих видениях можно узреть будущее. Что такое будущее? Это то, что «не сегодня», что должно сбыться. Разве так бывает?

Мне стало до боли грустно, я почувствовал, как силы оставили меня — так со мной часто случалось на Земле. Когда наступало отчаяние, когда все путалось в сознании и не с кем поделиться сомнениями, я погружался в дремотное, полубессознательное состояние и видел сны наяву. Теперь этот рецепт исключался. Мне было просто необходимо с кем-то поговорить, посоветоваться. Но с кем? С этой думающей машинкой-вернослужащим? Его не было поблизости, вероятно, ушел в глубину, а через стенки кубрика до него не достучишься. С волшебным поясом было бы легче, но где он, волшебный пояс, с которым я не расставался на Земле?

Я принудил себя внимательно выслушать мысли Дуэрни, так звонко страдающей за деревянной переборкой, потом навеял ей сновидение, глубокое, цветное. Заставил вообразить картину волнующегося моря и себя саму, с легкостью ступающую по срываемой ударами ветра пене. Едва успокоил ее юное тело, уже откликнувшееся на призыв, готовое немедленно вскочить с постели и, минуя скованных одной цепью стариков, ринуться на палубу, откуда только шаг отделял ее от чуда. Стоило только ступить на низкий борт и спрыгнуть на изумительно бархатистую, покачивающуюся, светлую дорожку, брошенную на воду сияющим колесом Млечного пути, и можно отправляться на поиски волшебного острова, расположенного в Тихом океане. Только для этого ей придется совершить путешествие в несколько десятков тысяч световых лет. Последний образ — вид одноцветной космической бездны — я приглушил.

Все равно порыв оказался настолько силен, что Дуэрни сдавленно застонала во сне и, когда сновидения пошли на убыль, я мгновенным ментальным толчком разбудил ее.

Прислушался…

Дуэрни затаилась, некоторое время лежала неподвижно, затем вдруг мгновенно члены ее одеревенели, и она впала в обычное для губошлепов ночное оцепенение.

Отключилась напрочь!

Ее мозг вновь стал холоден, мысли едва уловимы и касались оставленного в Дирахе отца. Обычная ночная перестройка сознания, оценка сделанного, устранение конфликтов, на которые обычно так богат день, поиск выхода из тупиковых ситуаций, чем и ценен сон — одним словом, та многотрудная созидательная работа, которую мозг всякого разумного существа ведет в ночные часы, снова ушла в тень. Какая сила раз за разом приглушала образы, рождающиеся у молодой мамки? Каким образом эти чудесные мелодии, мотивы, сплетающиеся порой в такие замысловатые полотна, что, казалось бы, невозможно разгадать их, мгновенно забывались при пробуждении? Что за механизм внедрили генные инженеры архонтов в рассудки создаваемых биоробов, чем спеленали души, чтобы те потеряли возможность запоминать, видеть, оценивать, разгадывать и сны? И конечно, пугаться их, верить им, надеяться на них.

Сознание не может остыть, отключиться, «вырубиться». Разум всего лишь меняет фазовые состояния, одним из которых — и достаточно продолжительным — является состояние отдыха или, если применить иную терминологию, перенастройки. Сны — основа любой творческой деятельности, ее немереный потенциал. Стоит лишить разумное существо сна, и оно потеряет душевный покой.

Глубокий, длительный, насыщенный образами и тайным смыслом сон мог появиться только в результате длительного и трудного развития такого удивительного органа как мозг. Первобытный человек просто не мог позволить себе надолго отключаться от окружающей среды. Сон его был подобен сну животного: короток, тревожен, поверхностен. Дикарь спал урывками, не более четырех часов в сутки. С тысячелетиями, по мере возрастания способности противостоять угрозам извне, сновидения постепенно превратились в важнейшую функцию, регулирующую деятельность мозга. С его помощью разумное существо не только обрело возможность восстанавливать духовное равновесие и справляться с подспудно накапливающимися психологическими трудностями, но и заглядывать в будущее, пусть оно затем отливалось в форме ритуалов и гимнов, формул и догадок, предсказаний, бредовых пророчеств и прочей непременно сопутствовавшей этому чуду чепухи. Разумное существо не может обходиться без сновидений и, что тоже крайне важно, без способности запоминать, видеть и воспроизводить в иной — например, словесной — форме те образы, которые мерещилось в часы отдыха.

Удивительно, но архонтам удалось успешно разрешить эти две конфликтующие между собой задачи: исключить сны и сохранить рабочий потенциал биокопий. Ничего не скажешь, воистину высшая цивилизация!

Я никак не мог заснуть, и не в оковах было дело, хотя, как ни вертись, они резали бока, упирались в ребра. Мне не давал покоя вопрос, как найти рецепт излечения поселян от внедренной безжалостной рукой фанатиков духовной хвори, пресекающей осознание сновидений.

Решение возможно, в этом у меня сомнений не было. Подобный запрет не мог не ослабнуть за тысячелетия вольной эволюции поселян, иначе они вряд ли выжили бы на этой планете. Надо отдать им должное, какую-никакую цивилизацию они сумели создать. Пример Дуэрни показал, что сны они видят, только не запоминают.

Но снятие запрета — это только полдела. Обретя способность видеть сны, чем добрые поселяне будут любоваться в часы ночного отдыха? Какую мифологию начнут выстраивать? Куда пойдут? По пути