понял Ин-се.
Что было делать? С этими хордянами следовало держать ухо востро, того и гляди запишут в славные, и стану я у Третьего столпа наиславнейший холоп.
— Не понимаю, о чем вы, Ин-се? Мое дело лечить поселян, если кто заскучает, сказку могу рассказать…
— О ведьмах, леших, водяных? — скептически усмехнулся Ин-се. — Змеях Горынычах и прочей шушере, о которой у нас на Хорде никто слыхом не слыхивал, видом не видывал? Что представляет собой, знахарь, эта твоя нечистая сила? Как она выглядит? Какая у нее энергетическая основа? Это нейтринные сущности, неразложимые даже при бомбардировке мощными элементарными частицами? Или, может, ты скажешь, все это плод твоего воображения или преданья старины далекой?.. Последнее я исключаю, потому что этот бред достаточно связан, логически выстроен, противоречив в той мере, в какой противоречиво все живое. Разве что преданья — болтовня беглых поселян? Мы с достаточной полнотой извещены, что там творится в поселениях за рекой Дирах и в горах, и ни о чем подобном не слыхали. Может, мы просто не обращали внимания на эти досужие разговоры, байки, шутки-прибаутки и прочую словесную дребедень. Вот чего я не могу понять, знахарь, какая польза хордянам от знакомства с нечистой силой? С какой целью ты пудришь мозги добросердечным поселянам из низших разрядов?
— Помилуй меня ковчег, разве я пудрю! Они сами просят!..
— Но ведь был день, когда ты в первый раз рассказал одну из своих глупейших историй. Тебя просили поведать, что ты видывал, чему удивлялся, а ты загнул про какого-то лешака, у которого в замке полным полно всяких сокровищ. Так не бывает, Роото, и ты об этом знаешь. Зачем врешь?
— Скучно было, спать не хотелось… — ответил я и понял, что прокололся.
— Тебе не хотелось спать? Ты удивляешь меня, знахарь. Тебя следует хорошенько проверить в клинике удостоенных близости к ковчегу. Каждый хордянин, когда приходит срок, испытывает потребность в глубоком непрерываемом отдыхе. Эта истина непреложна. Мне доложили, что и спишь ты как-то не по- нашему. Во время отдыха тебя посещают видния?
— Сейчас не посещают, — буркнул я.
Чем дальше, тем все меньше нравился мне этот разговор. То, что я был взят на учет, было очевидно. Однако мера пресечения, выбранная властями Хорда, этими славными, благородными и прочей, как образно выразился старик, «шушерой», составлявшей сливки местного общества, — удивляла. Чего они хотели от меня? Чтобы я покаялся и добровольно раскрыл свою подлинную суть? Случись такое у нас на Земле, любой усомнился бы в их здравомыслии. Посмеялся бы про себя — во, дураки, так я вам и исповедуюсь.
Возможно, здесь иначе понимают, что такое безумие, но в любом случае они решили использовать меня в своих целях? Что они задумали? Нацелить на зарождение всплеска небывалого энтузиазма?
Мы молчали, каждый наедине со своими мыслями. Кем он, Ин-се, кстати, являлся? Родственником материкового гарцука? Мелковато для биороба, способного ставить такого рода вопросы. Его манера поведения была сродни замашкам попечителя ди — та же неброская властность, та же уверенность в праве задавать любые вопросы любому губошлепу; та же способность мгновенно, как бы походя, решать чужие судьбы. Он простил Этту, теперь парнишка мог считать себя свободным от утомительного пребывания в тюрьме. У Ин-се, как, впрочем, и у Ин-ту, не было и тени сомнения в своей правоте, а это свойственно только столпам, не важно каким порядковым номером они пользуются в своих титулах. С другой стороны, осадил я себя, нельзя впадать в грех аналогий и верить всякой дребедени, навеянной земной литературой о необычном. Иерархия она везде иерархия, и у этого столпа вполне достаточно славных, образованных, исполняющих обязанности, чтобы попытаться осторожно прощупать меня. Кем бы Ин-се не был, моя задача первым делом встать на его точку зрения и попытаться взглянуть на себя как на правоверного губошлепа, озабоченного…
А ведь это идея!
Хорошая идея!..
Чем более всего может быть озабочен правоверный губошлеп?
— Послушай, знахарь, — обратился ко мне Ин-ту, — если тебе вновь откроется что-то в часы отдыха, дай мне знать. Запомни и расскажи все, вплоть до самых мелких подробностей. Сейчас ступай.
Как назло, в ту ночь мне привиделся удивительный сон, многозначный, бестолковый, но несомненно провидческий. Я так и признался старцам — видел, ваши милости, прозрачный попутал. До сих пор в себя прийти не могу. Может, рассказать народу? Ин-ту и Ин-се одновременно и слажено почесали животы. Этот жест на человечьем языке означал пожимание плечами.
Когда я заявил о том, что желаю рассказать «сон», народ, собравшийся на палубе, заметно взволновался. Губошлепы даже работу бросили— так и замерли, выжидающе и разочаровано поглядывая на меня. Все ждали продолжения истории о храбром Данко. Все утро и полдень только об этом и говорили. Спорили — отрастит ли герой новое сердце, доведет ли соплеменников до новых земель и займется ли постройкой ковчега? А тут какое-то видение, посетившее чудака в минуты отдыха. Небыль, которая могла случиться только с диким горцем — они все там, в горах, горазды на выдумки. Правда, по глазам Дуэрни, я видел, как ей страстно хотелось услышать окончание истории о Фрези Грант. Она жаждала продолжения, но с рассказом о бегущей по волнам я решил обождать. Дуэрни следовало увидеть себя посреди океана в те самые минуты ночного отдыха, когда рассудок отключается, когда добрый поселянин и воспитанная мамка становятся подобны утюгам. Она должна была проснуться с этим воспоминанием, жить с ним, осознать его. Так что в отношении Дуэрни спешить было нельзя.
Этта и Огуст тоже не скрывали разочарования, помощник начальника канцелярии даже нижнюю губу выпятил. Их возбуждали рассказы о героях, Иванах-царевичах и третьих сыновьях, а не какой-то вымысел.
Пусть подождут…
Сейчас меня куда более интересовало поведение старцев. Почесывание животов, в общем, ничего не значило. Как они отнесутся в тому, что я публично, в присутствие представителей всех каст Хорда оповещу о небывалом? Это вам не народные демонстрации, не сборища толпы, ведь в любом случае желание увидеть ковчег всего лишь сотрясало здание, выстроенное славными. Первый же рассказанный сон, вера в возможность во время ночного оцепенения оставаться наедине с собой и видеть то, что принадлежит только тебе и никому другому, — могли обрушить все здание. И, прежде всего, убежденность в необходимость строительства ковчега.
Никто из старцев глазом не моргнул, когда я оповестил собравшихся о желание поделиться с ними увиденным во сне. Они даже не переглянулись, не выразили неудовольствия, не заставили заткнуться, не натравили капитана, который по-прежнему волком смотрел на меня. Всего-навсего лениво почесали животы. По-видимому, народ и славные на Хорде было беспредельно едины.
Начал я тихо.
— Приснилась серая намокшая штукатурка, местами обвалившаяся. Из-под штукатурки проглядывает кирпичная кладка. Выше две уходящие в поднебесье стены, расстояние между ними согнутая в локте лапа с разжатыми пальцами. Я застрял в теснине, пока вдруг не осознал, что щель разделяет две части огромного здания, как бы разрезанного пополам и чуть раздвинутого. Вверху просматривается что-то подобное расщепленному куполу или разрезанной… как бы точнее сказать… луковице. Знаете такой фрукт, что на пальме растет?
— Как же, знаем, — дружно заголосили губошлепы. — Едали, доводилось…
— Вот и ладушки! — я радостно почесался под мышками. — Слева и справа светлеют прогалы. Я оказался как бы в ловушке, никак не могу выбраться, вдохнуть полной грудью, со стороны оглядеть это нелепое сооружение. Кем оно построено? Когда? Зачем?.. Огляделся, стало жутко. В прогалах просматривается хмурый день мерцания, воздух влажен и тяжел — по-видимому Даурис и Таврис одарили землю оттепелью. Под ногами грязный, набухший влагой снег.
Надо как-то выбираться из межстенья. Бросаю взгляд налево, направо и, упираясь ногами и спиной, помогая себе руками, начинаю карабкаться вверх. Подъем, ребята, утомительный, трудный. Время от времени, устроившись в распор, отдыхаю. В такие минуты начинаю вопрошать себя: где же крыша, что со мной будет, если стены сомкнутся.
— Ну, дела!.. — не выдержал страж Туути. Глаза у него расширились.
