Один из матросов показал мне, как пользоваться скребком и направил на корму. Сами они попрыгали в воду с низких, не более чем на метр возвышавшихся над водой бортов в средней части судна. Я, глядя на жуткую, словно подкрашенную слитыми красками и маслянистой пленкой, жидкость, некоторое время робел, потом, собравшись с духом, спрыгнул вниз. К моему удивлению, ощущения были те же, что и на Земле — мгновенный озноб, тепло, всплеск веселья, расслабление, благодать…

Веревка, обвязанная вокруг пояса стесняла движения, но без нее работать было нельзя — плавать на Хорде было тяжеловато, тем более шуруя длинным и неудобным скребком. Через полчаса я вконец выбился из сил. Хотел уж было взобраться на борт, а там будь, что будет. Все равно реакцию этих губошлепов предсказать невозможно, однако неожиданно почувствовал под ногами что-то твердое. Неужели дно? На Хорде можно было ожидать чего угодно. Мои ступни властно притянуло к холодной, упругой, осклизлой поверхности. Приварило накрепко, я не мог даже пальцами ног пошевелить. В следующее мгновение до меня беззвучно донеслось.

«Привет, Серый. Есть разговор… Когда сможем встретиться?»

«Как только губошлепы отключатся. Если оставят часовых, я их усыплю. Когда дам сигнал, всплывешь со стороны открытого моря».

«Принято. Конец связи».

Не успел я мысленно проститься с койсом, как сверху раздался оклик.

— Эй, знахарь, вылезай. Дочь гарцука желает послушать сказку.

Следом кто-то больно дернул за веревку.

Когда я выбрался на палубу, переоделся в сухое, уже совсем стемнело. Набежавшие облака скрыли звезды. Редкие огни мерцали на побережье. Слушатели сидели полукругом — все, как в темнице, выпрямив спины, вскинув головы. Мне оставили место в центре, у фальшборта, там, на палубе лежала бухта толстенного каната. С кормовой надстройки за мной, поигрывая густыми бровями, грозно наблюдал капитан. Нечего сказать, решил я про себя, хороши они, дьори! Если там, на материке, все такие гордецы, вряд ли Сулле удастся всколыхнуть их, заставить задуматься.

Рассказал я им в тот вечер о путешествующих морем, о тех, кого судьба настигала в бушующих волнах, о потерпевших кораблекрушение. О несчастных, выброшенных на необитаемый остров и погибавших от жажды вдали от родных берегов. Об удивительно легконогой, бегущей по волнам Фрези Грант, о нежданном спасении, которым одаривала эта девушка отчаявшихся, но чистых сердцем, моряков.

Присочинил, конечно, от себя, хотя, с другой стороны, я был лично знаком с этой девственницей.

Это было давно и не здесь, а за тридевять земель, в теплых волнах Тихого океана, на острове, куда частенько заносило моего друга Георгия-царевича и его жену Каллиопу. Воспоминания сделали меня необычайно красноречивым, грудь теснилась от восторга. Это была удивительная легенда о спасительнице и заступнице всех путешествующих. В космическом пространстве Фрези будут называть Белой дамой. Пусть в межзвездных далях и в сером лимбо еще никто из землян не сумел обозначить именем ее таинственную сущность, а значит, вдохнуть в нее жизнь, все равно придет час, и она померещится терпящим космическое бедствие. С той поры межзвездная среда станет нам домом.

В тот самый момент, когда я кончил рассказ, на небе, очистившемся от туч, блеснула звездочка. Затем еще одна и еще. Скоро открылся весь ночной, бархатисто-лиловый, хордянский небосвод, и губошлепов буквально вымело с палубы. Только старики некоторое время сидели в креслах и посматривали на море. Наконец один из них подозвал меня и спросил.

— Где и когда ты слышал эту историю, знахарь? Не в горах ли?..

— Я много бродил по свету, господин.

— Меня зовут Ин-ту. Ты можешь именовать меня либо по имени, либо «величество».

— Да, величество.

— Ты ходил по морям?

— Нет, величество.

— Странно. Почему ты не ушел с палубы? Ты способен сохранять спокойствие, когда на тебя смотрят звезды?

— У нас в горах нельзя без дружбы со звездами, иначе останешься без скота.

— Это верно, — кивнул другой старик. Он как бы перехватил нить разговора и далее сообщил. — Меня зовут Ин-се, так и называй меня. Никаких «величеств» или «высочеств» не надо. Как у вас в горах называется светящееся колесо, что делит небо на две части?

— Млечный путь, Ин-се.

— Где ты учился, знахарь?

— Сначала у дедушки, потом в нашем университете, потом снова у дедушки.

Ин-се долго молчал, тихо вздыхал, вскидывал брови, потом добавил.

— Хорошо, отдыхай…

Они оба поднялись и в сопровождении появившегося на палубе Огуста, который, надменно глядя на меня, тоже распорядился называть его запросто, по имени, — направились в кормовую надстройку, где были устроены каюты для почетных гостей.

Между тем над головой с редчайшей для Хорда ясностью распахнулось звездное небо. Вокруг было тихо, ночь нежна, небесный лик необычен. Интересно было разобраться в нем. Кто мог мне помешать? Вахтенный матрос, размещавшийся на кормовой надстройке, был привязан к опоре рулевого колеса. Видеть меня он не мог. Бородатый страж у трапа? Ему было позволено прикрыться зонтиком. Время от времени Туути прохаживался вдоль борта, с некоторым недоумением поглядывал в мою сторону. Я широко улыбался ему — мол, нет лучше погоды, чем ясное звездное небо. Свет так и сыплет сверху, смывает грязь, наводит чистоту. Хорошо! Бородач крякал, ежился, показывал мне кулак, бормотал что-то о дикости и неразборчивости горцев и тут же возвращался к трапу. Я ждал полуночи, когда мой металлический товарищ подвсплывет возле «Калликуса», и мне можно будет перейти к нему на борт.

Скоро начали стихать шорохи и скрипы внутри корабельного корпуса. Разом угасли неясные голоса — видно, поселяне наконец отключились. Я перебрался ближе к носовой надстройке, глянул вверх.

Над головой гигантской спиралью закручивалась наша Галактика. Она занимала полнеба и наблюдалась замечательно, как некий таинственный искристый сгусток, расположенный чуть под углом к зрителю. Центральное ядро, занимавшее треть небосвода, переливалось, словно россыпь драгоценных камней, тесно сгруженных в единое посверкивающее облако. Ядро выбрасывало две спиральные ветви, одна из которых рассеивалась по темному куполу; другая, прекрасно различимая, усыпанная сияющими блестками-звездочками, упиралась в темный провал межгалактического пространства. До нее, казалось, можно было дотронуться рукой!.. Картина была завораживающая! Я с тоской перебирал взглядом искорки дальней от нас ветви — там, где-то на двух третях пути от центрального ядра было расположено наше Солнце. В этом знании было много грусти. Ошеломляло расстояние до родной звезды — более пятидесяти тысяч световых лет… Дорога без конца…

Снизу послышался какой-то шум, и я, стараясь не шуметь, вернулся в тень надстройки. На палубу выбрался долговязый Огуст, решивший проверить часового. Заметив меня, он улыбнулся и, указав пальцем