Я оскалился.

— Тварь! Что, не узнала? Где мой пояс?

— Не знаю, о чем вы речь ведете, — уже менее спокойно заговорила она. — Какой-такой пояс…

— Хорошо. Приступай, Каллиопа.

Королева фей теперь была в человечьем — простецком — обличьи. Вот баба как баба, в куртке, брюках, заправленных в резиновые сапоги, волосы под косынку убраны, очки, сама невысока, коренаста, по лицу видно, пожила уже. Забормотала она, говорок рассыпала.

— За морем за синим, за морем Хвалынским, посреди Окиян-моря лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дуб, под тем дубом живут седмерицею семь старцев, ни скованных, ни связанных. Приходил к нам старец, приводит тьму тем черных муриев. Возьмите вы, старцы, по три железных рожна, колите, рубите черных муриев на семьдесят семь частей…

Речь её текла скоро, напевно. Неожиданно она пошла вкруг удивленной донельзя женщины. Удивление было кратким — скакнула секунда, и следом по лицу муринки побежали волны, потекла краска. Страх вылупился в её зрачках, потянуло жутью. И костюм поблек, посыпался ниточками, лоскутками. Она было дернулась, попыталась шагнуть в сторону, миновать границу незримой сети, которую плела вокруг неё Доротея.

— …за морем за синим, за морем за Хвалынским, посреди Окияна-моря лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дом, а в доме том стоят кади железные, а в тех кадях лежат тенета (сноска: Сети) шелковые. Вы, старцы, ни скованные, ни связанные, соберите черных муриев в кади железные, в тенета шелковые…

— Пустите, люди добрые, — неожиданно хриплым, слабым голосом заговорила эфиопка. Руки у нечисти совсем почернели, обросли шерстью, лакированные коготки удлинились, загнулись…

— Подожди, Доротея, придержи-ка эту тварь, — я тронул её за рукав куртки. — Ну-ка, муринка, отвечай, родовита ли ты? Что тебя на белый свет потянуло?

— Сам посиди в двухмерной темнице, как ещё запоешь? — сдавленным голосом ответила она. — А из роду-племени я царского, своей волей решила на белый свет выйти.

— Знаешь, кто я?

— Знаю… Догадалась… Это у тебя мои братья заветный пояс увели. Век будешь волком рыскать.

— Твоя ли забота? Тебе о свое черной жизни подумать следует. Не дергайся, не вырвешься… Разрыв-травы на тебя хватит. Как вы там в яме пояс приладили? Всей ордой решили мать землю порадовать, все коммерческие палатки захватить?

— Много будешь знать, скоро состаришься. Шерсть выпадет, совсем слабый станешь. Подстрелит тебя какой-нибудь ударник коммерческой структуры.

— А ну-ка, мать, подбавь ей!

— За морем за синим, за морем за Хвалынским, посреди Окияна-моря лежит остров Буян, на том острове Буяне сидит птица Гагана с железным носом, медными когтями… — ещё быстрее затараторила Доротея.

— Ой-ей-ей, — запричитала нелюдь, теперь полностью принявшая свой подлинный вид. Бесовица, лишившись заряда, наделившего её силой одолеть границу трехмерного пространства, буквально трепетала. Ее плоское тело, словно вырезанное из листа смоляного цвета бумаги, изгибалось, клонилось то в одну, то в другую сторону. — Ой-ей-ей, снимите путы. Заклятье жжет…

— Как на землю выходите? Отвечай, а то сгоришь сейчас.

— В яме земляной стоит конь огневой. На нем уздечка золотая. Сквозь неё и пролезать. Только не виноватая я, без меня было решено. И нет там никакого пояса! Не виноватые мы все!..

— Ты ври-ври да не завирайся, — опешил я. — Как так пояса нет? Как же обличья меняете?

— Одна только пряжка наборная от твоего пояса осталась, — завыла черная муринка. — Вам и пряжки хватит, сказали, чтобы людишек поганых пугать.

— Кто сказал?

— Те здоровые, задастые, что из магмы нагрянули. Навалились, захомутали, дурному научили — скрадите, мол, пояс у этого взбесившегося Серого волка, пусть, мол, клыками полязгает. И кинули две бумажки зелененькие — это, мол, для старого Петряя, С него, алкоголика, хватит, да и вам перепадет. Ой- ей-ей!.. Мы было в спор, да куда там, ещё и в ухо получили. Мой меньшой братишка до сих пор отлеживается.

— Куда же они подались?

— На заход солнца. На окияне есть остров, там они в землю нырнули.

— Давно это было?

— Да уж с месяц будет. Мы пока пряжку наладили, коня выковали… Они там тоже даром времени не теряли. Слухом повеяло — какого-то огромного, злого, в мир собираются выпустить. И быть ему уицраором в земле американской.

— Как найти их лаз?

— Где кровь земли сквозь трещины изливается, там их пещера. Устьем она на самый окиян выходит. Преогромная…

— Кончай с ней, Капочка. — сказал я.

Это была новость, печальнее которой не бывает. Гневом наполнилось сердце, шерсть на загривке стала дыбом. Не жаль мне было эту тварь. В тот миг я прозрел — чем-то очень походили друг на друга эта муринка и погибший во время лыжной прогулки, напичканный анекдотами паренек. Однако если второй был безобиднейшим искусственным существом, то эта злыдня была насквозь пропитана злобой. Она источала её, как губка — бездушно, обильно, нескончаемо.

— …ты, птица Гагана, сядь у дома, где стоят кади железные, а в кадях лежат черные мурии в шелковых тенетах. Сиди дружно, крепко, никого не подпускай, всех отгоняй, всех кусай. Уяхама широфо!

Доротея вскинула руки, и в следующее мгновение черная муринка растаяла в сумеречной, осенней, пятнистой мгле. Слилась с нею, лишь березка поодаль вздрогнула, затрепетали последние листы и дружно посыпались на землю.

— Что будем делать? — поигрывая исполинским мечом, спросил Георгий.

Я сел на задние лапы, огляделся и едва удержался, чтобы не взвыть. В шкуре опять закопошились блохи. Эти-то кровососы откуда взялись? Получаса я не пробыл в волчьей шкуре, а они тут как тут. Вот напасть!

Ночь была туманна и удивительно светла. Черный лес уже подернулся лохмотьями испарений. И небо было в крупных прорехах, так что на бархатисто-черных лужках там и тут ярковато паслись звезды. Койс притаился в поросшей подсыхающей густой травой продавлине — укрылся так, что не найти, не опознать.

— Будем штурмом брать, — наконец решил я. — Пряжка не пряжка, а ворота на распашку оставлять нельзя. Давай, Жорка, отведи душу. Только чур, коня не трогать. Порубаешь эту сволочь в капусту, хватаешь уздечку — и ходу! Иначе как прежде мы с тобой до утра бегать будем. Помнишь, как с женой опростоволосился? В губы поцеловал, на всю округу шум поднял. Ладно, тогда молодой был, глупый, сейчас Христом-богом молю, не касайся ты этого дьявольского коня!

— Лады, — буркнул Георгий и взгромоздился мне на спину. Скафандр соорудил для него нечто, похожее на седло.

— Подсобишь, царевна? — я глянул на Каллиопу.

Та кивнула.

— Ну, с Богом, — вздохнул я и одним прыжком достиг черного леса.

В обширную яму, откуда волнами изливалось серебристо-стальное сияние и слышались мерные лязгающие звуки, мы свалились, как снег на голову. Работы Георгию здесь почти не было. Пяток облаченных в железные рубашки арапов он срезал одним ударом — плоские их тела так и посыпались осколками на выложенный булыжником пол, на котором поигрывала, мотала головой, разевала пасть прекрасная, с могучим крупом, соловая кобыла. Золотой кол был вбит у края ямы, к нему подвязана наборная, посвечивающая лунным светом уздечка, в которую была вделана моя пряжка. Я сразу узнал ее… Из бокового подземного хода ринулась было орда муринов — Георгий, казалось, только и ждал этого