Потом старик долго молчал. Я тоже. Следил за рыбинами, решившими прогуляться по ручью. Видимо, приближалось время кормежки. Вот одна из них замерла на мгновение, как бы глянула на меня из воды, потом стремительно умчалась вниз по течению.

Солнышко терпеливо наблюдало за нами с высоты. За хариусом, человеком-волком и неведомым богом, давным-давно сошедшим на землю, хорошенько выспавшимся, отдохнувшим и теперь спустя шесть миллионов лет с гаком готовым в действию.

— Ладно, попробуем, — нарушил тишину старик. — от волосатости мы тебя избавим. От прочих признаков животного тоже, только ты смотри не подкачай. Нажми! Времени почти не осталось.

Недра сопки, в которой седьмую тысячу тысячелетий укрывался фламатер, напоминали скорее подземную темницу, склеп или упрятанный в скале погреб, набитый инеем и наплывами материкового льда, чем средоточие невиданных технических диковинок или таинственную обитель чуждого разума. Разве что входной шлюз да следующая за ним тесная причальная камера — протискиваться между обводом отдыхающего койса и неровной каменной стеной следовало бочком — в какой-то степени походили на иллюстрации, соответствующие высокотехнологичному Сезаму, которые сразу приходят на ум, когда мы размышляем о звездных пришельцах.

Высланный за нами койс проник в гору со стороны глубокого, ограниченного почти отвесными скалами распадка. Каменная плита со скрежетом сдвинулась в сторону, и аппарат плавно влетел в помещение, напоминающее четвертушку сферы — щербатый, плохо обработанный свод по кривой смыкался с полом. Мы выбрались из койса, я огляделся — хлюпающая под ногами вода, какой-то затхлый сыроватый, с примесью гари, запах, ворчание старика… Сколько ни суши приемный отсек, бормотал он, всегда на полу лужи, то ли дело внутренние помещения, там всегда сухо, прохладно, чисто. Эти жалобы смазали первое впечатление, кощунственно упростили погружение в тайну. Спустя мгновение старик, словно прораб, крепко пожал мне руку, кивнул влево и объяснил: «Тебе туда. Ступай…» — потом по стенке, перегнувшись в поясе, обошел летающее блюдце и растаял в воздухе.

Я ждал чего-нибудь подобного, поэтому успел помахать ему рукой и, следуя указанию, бодро шагнул в сторону металлической, напоминающей букву «о» плите. Установили её, по-видимому, сразу после отливки и остывания, обработкой себя не утруждали. Как только я встал перед ней, плита сразу отъехала в сторону. Толстенная, чуть меньше пяди, уважительно отметил я про себя, потом заглянул в открывшийся проем и ахнул. Да дверью открылся темный, дохнувший суровым застоявшимся холодом лаз. Низким сводом смыкались обросшие инеем стены, пол тоже был присыпан снеговой пылью. Был он выстлан металлическими, покрытыми пупырышками листами. Коридор близко упирался в непроглядную, жуткую тьму. С освещением у них тоже напряженка, уныло решил я. Не иначе как Дед Мороз на пару со Снежной королевой соорудили это логово и теперь во мраке поджидают свои жертвы. Может, вечная мерзлота в конце концов взяла свое? Неожиданно под потолком, под наплывами льда и сгустками инея засветилась размытая голубовато-стальная полоска. Я переступил через порог, световой указатель медленно стронулся с места, поплыл вглубь коридора. Я двинулся вслед за ним.

Шагал пришлось долго — скоро от короткого, но жаркого северного лета, тепла костра, вкусной, наваристой ухи остались только воспоминания. Удивительно, поворотов под прямыми углами, боковых ответвлений, символов на стенах, не говоря уже о шныряющих под ногами роботов, загадочных звуков и световых надписей, здесь и в помине не было. У меня сложилось впечатление, что плавно вихляющий коридор, то сужающийся, то расширяющийся, скорее напоминает лаз, прогрызенный каким-то чудовищным червем, решившим полакомиться скальной мякотью, чем инженерным, заранее спроектированным сооружением. Меня словно водили по спирали — или точнее, по кругу. Ей-богу, вот эту, похожую на мозоль наледь я уже проходил. Здесь можно было следовать только в одном-единственном направлении. Или возвращаться… И тем не менее этот ход напоминал лабиринт — я не мог отделаться от подобного ощущения. По нему можно было бродить вечно. Может, я незаметно для самого себя спускался в ад, однако внутреннее чувство подсказывало, что здесь не было посланцев Миров возмездия. Не могу сказать, что в этом подземелье все полнилось аурой Миров просветления, однако смрада Гашарвы я здесь не ощутил. Скоро я вконец озяб, пальцы одеревенели, мне надоело перекладывать сумку из руки в руку. Только вера в разум, пусть даже за эти шесть с половиной миллионов лет превратившийся в глыбу льда, отчаявшийся, погибающий в одиночестве, — вела меня. Я верил в этот ожесточившийся, выморозивший всякую жалость и сострадание рассудок; верил в его тайну, казавшуюся необыкновенно важной, судьбоносной и никем не востребованной все прошедшие эоны (сноска; эон — огромный промежуток времени.).

Может, фламатер тоже испытывал жуткий страх — до пупырышков на металлическом полу — да-да, эта мысль тоже пришла мне в голову. Что можно ждать от этого поросшего волчьей шерстью пигмея? Неужели он в силах помочь? Наблюдая за мной, бредущему по подземному лазу, он бился в припадке необоримого, способного быть испытанным только богом, истеричного, панического ужаса — вот она, двуногая молекула! Она уже проникла в его организм, уже движется по жилам. Что это — частичка лекарственного препарата или капля яда, способная вконец отравить ему существование на этой проклятой планете. Меня шатало, швыряло от одной стене к другой; сознание лопалось от обилия жутких, противоречивых видений.

Фламатер обессилел до предела. Он устал ждать, верить, надеяться, хранить себя в целости и сохранности, исправлять мелкие неполадки, бороться с мерзлотой, с вечностью, отпугивать аборигенов, всевозможных абасов и прочую нечисть; устал наблюдать за кровожадной, объявившей себя «разумной» расой двуногих, все истреблявщих на своем пути, при этом никогда не забывающих покаяться, воспеть хвалу небесной силе, якобы создавшей их. Бесконечно плодящееся скопище безумцев, пожирающих самих себя — они его единственная надежда? В них его спасение?! Сквозь двоящиеся, троящиеся контуры видений я уловил, как страдал звездолет, не в состоянии разрешить это противоречие. Игра со мной — гнусная затея, но фламатер был вынужден пойти на это.

Это пров(дение взбодрило меня. Стало веселее, я ощутил прилив тепла, зашагал шибче, начал подгонять светящуюся полоску — та в свою очередь тоже ускорила ход, пока неожиданно не разлилась вширь на глубину с десяток метров, не затрепетала, обнимая тупик. Я приблизился к металлической плите, дальше хода не было. Это был конец моего путешествия. За этой дверью мир иной…

Плита отодвинулась в сторону, и я вступил в свою привычную двухкомнатную квартиру, в которой обитал уже третий десяток лет. Там, в Снове… Постоял в тесной прихожей — на вешалках было пусто, никаких следов обуви. Словно хозяева к ремонту готовились… Над головой проводка, та же щербинка на потолке. Я усмехнулся, прошел в комнату, огляделся. Значит, вот какие декорации приготовило мне это чудовище? Вот, значит, чем решили позолотить клетку? Неужели этот монстр до такой степени боится меня, что готов ежеминутно, всей мощью, давить на мою психику? Не выпускать из ежовых рукавиц, вечно удивлять и готовить сюрпризы? Тогда какого результата он хочет добиться? Или, может, здесь сказалось обыкновенное неведение, наивный, не имеющий злого умысла расчет? В любом случае, игра пошла по- крупному, в этом сомневаться не приходилось. Всякие попытки принудить меня, терзая слезами детей, мучительством любимой женщины не будут иметь успеха. На этом я буду стоять твердо. Ведает ли фламатер, что творит? Он желает выбить из меня даже намек на непослушание, изгнать дух противоречия? Ему нужен раб? Бездушный робот?.. Он давным-давно мог бы изготовить его. Или использовать того же Рогулина. Выходит, ему нужен партнер, а это исключает использование пошлых, душераздирающих (но, по его мнению, полезных) мелодрам. Ему нужен надежный испытанный товарищ, потому что, как можно догадаться, работа предстоит трудоемкая, требующая сметку, не каждому она по силам. Значит, нет смысла впадать в отчаяние и уподобляться фламатеру. Я нахожусь на Земле, под ногами у меня родная почва,