посланный Кальхауном в поле решетки, скорее всего, сжег трансформаторы, устроив великолепный фейерверк, но едва ли достиг оператора.

– В любом случае от радости он скачет, - мстительно заметил Кальхаун. - Кроме того, кто-то наверняка накрутит ему хвост либо за то, что он это совершил, либо за то, что ему не удалось этого сделать! Лишь ради простой предосторожности…

Внезапно выражение его лица изменилось. До сих пор он старательно гнал от себя мысль о последствиях того, что без визоров ничего не мог рассмотреть в космосе, но неожиданно пилот вспомнил об электронном телескопе. Все это время тот был отключен и посему не должен был пострадать. Кальхаун тут же задействовал его, и над головой немедленно разверзлось усыпанное звездами небо.

“Чи-чи!” - бился тем временем в истерике Мургатройд.

Кальхаун быстро взглянул на него. В результате чьих-то манипуляций с кораблем некоторые приборы на панели, за которую уцепился Мургатройд, сдвинулись с места, и ему защемило хвост. Причем здорово.

– Придется тебе, дружок, немного потерпеть, - сухо заметил Кальхаун. - Я попытаюсь изобразить дело так, будто мы находимся в предельно аварийной ситуации. Иначе тот, кто пытался раздавить нас, может затеять что-нибудь новенькое!

Медкорабль продолжал идти по тому же курсу и с той же скоростью, которые были у него на момент захвата полем решетки. Кальхаун сменил сектор обзора электронного телескопа и одновременно включил аварийные реактивные двигатели. С грохотом полыхнули кинжальные языки пламени. Корабль рванулся вперед.

– Главное - не двигаться по прямой, - напомнил себе Кальхаун.

Он направил корабль по головокружительной спирали, как будто у него на борту царил полный хаос, - а реактивные двигатели включились сами по себе. Космонавт умело, одним выхлопом, выбросил из “Эскулапа 20” накопившиеся за время полета отходы, от которых не мог избавиться во время пребывания в гиперпространстве. У того, кто в этот момент наблюдал бы с планеты за падением космолета, должно было создаться впечатление, будто что-то внутри корабля со страшной силой взорвалось.

– А теперь…

Планета Мэрис III казалась устрашающе близкой, но такое впечатление создавал телескоп. И все равно Кальхауна, знавшего это, прошиб холодный пот. Он взглянул на показания радара. Расстояние до планеты уменьшилось всего на полторы тысячи километров.

– Ага! - воскликнул Кальхаун.

Он дважды внес коррективы в полет по спирали. Неожиданно изменил направление, в котором раскручивался корабль. Натренированный в ведении космического боя, он мог бы положить корабль на траекторию уверток от противника, но подобный почерк полета сразу же выдал бы его. А при хаотическом падении никто не сумел бы угадать его последующих маневров. Он настроил телескоп на сканирование всей планеты с одновременным ее фотографированием. Затем вывел корабль из спирали, развернул его так, чтобы в поле видимости телескопа попал город, и держал курс стабильным ровно столько, сколько потребовалось для того, чтобы отснять панораму столицы. Затем снова безумно завертел звездолетом, время от времени притормаживая, а в конце ввернул причудливый трюк, пронесясь почти параллельно поверхности планеты.

На высоте в восемьсот километров Кальхаун снял задвижки с иллюминаторов, которые он обязан был держать закрытыми во время полета в космосе. Небо засветилось звездами. Справа по борту - сплошная темень. Ясно: он попал на ночную сторону.

Корабль опускался. На высоте в шестьсот сорок километров сдвинулась с нуля стрелка показателя внешнего давления. Он использовал его как трубку Пито, мысленно подсчитав статическое давление, которое должно было быть на этой высоте, и сравнил его с динамическим, производным от скорости корабля, врезавшегося в атмосферу из почти пустого пространства. Давление должно было поддерживаться практически на нуле. Он стал разворачивать корабль кормой к поверхности и уменьшил скорость, чтобы сбить давление. Спуск продолжался. Триста двадцать километров. Стала видна тонкая полоска света местного солнца, окаймлявшая Мэрис III. Сто шестьдесят километров. Пилот выключил реактивные двигатели и отпустил корабль в медленное свободное падение, одновременно разворачивая его носовую часть в вертикальное положение.

Шестнадцать километров. Кальхаун стал шарить в эфире в поисках признаков человеческой деятельности. Но в электромагнитном диапазоне все было тихо, лишь потрескивали разряды электромагнитной бури, бушевавшей где-то вдали. В восьми километрах от поверхности он по показаниям радара определил, что буквально продирается сквозь горный массив. Кальхаун повернул корабль так, чтобы еще раз сбросить скорость, и начал тормозить с помощью реактивного двигателя.

Вытянулись тонкие огненные струйки невероятной длины. Контролируя спуск через иллюминатор, он слегка отклонял быстро и с грохотом опускавшийся корабль до тех пор, пока тот ровно не завис над откосом горы, покрытым деревьями. Звездолет находился уже совсем близко к поверхности.

Кальхаун совершил посадку на склоне горы, высветив его бледно-голубым сиянием вырвавшегося из сопел пламени. Он выбрал место контакта, ориентируясь по ровной шапке деревьев, которая свидетельствовала о том, что под ней - нечто вроде плоскогорья. К этому времени Мургатройд совсем обезумел от боли, но Кальхаун все еще не мог оторваться от сложнейшего маневра, чтобы прийти ему на помощь и освободить хвост. Наконец ему удалось мягко посадить корабль, максимально сохранив вертикальное положение корпуса.

Тем самым было продемонстрировано если не абсолютное, то близкое к тому мастерство пилотажа. Кальхаун виртуозно ввел “Эскулап 20” в выжженный им среди чудовищных деревьев туннель. Благодаря большой скорости истечения струек пламени они не разошлись веером при соприкосновении с поверхностью, а прожгли ее, проделав еще одну скважину, на сей раз в гумусе, глинистом слое почвы и в скальных породах. Когда корабль замер, скалы разогрелись до жидкообразного состояния на добрых два десятка километров в глубину. Воцарившуюся тишину нарушил только один слабый звук - сорванная огненным вихрем ветка дерева нехотя при своем падении царапнула корпус корабля.

Кальхаун выключил реактивный двигатель. Космолет слегка пошатнулся. Было слышно, как он что-то подминал под себя, но затем прочно стабилизировался на выпущенных стойках.

– Вот теперь можно заняться и тобой, Мургатройд, - облегченно вздохнул Кальхаун.

Он врубил внешние микрофоны, намного более чувствительные, чем человеческое ухо. Ни на секунду не прекращался и поиск в эфире, но там, кроме треска от разрядов дальней грозы, по-прежнему ничего не было слышно.

Снаружи доносилась завывание ветра на вершинах ближайших гор и почти оглушающий шелест листвы. Сквозь этот гул прорывалась хаотичная смесь других звуков: трели, уханье, карканье, хрюканье - одним словом, шум и гам местной фауны. Они действовали на него как-то по-особому умиротворяюще. Кальхаун отрегулировал звучание до уровня фона, и они превратились в концерт ночных тварей, который всегда воспринимается человеческим существом как выражение полнейшего спокойствия и благополучия.

Кальхаун взглянул на фотографии города, полученные съемкой через телескоп. Типичная столица колонии, строительство которой, насколько ему было известно, началось два года назад с задачей принять поселенцев с планеты Деттра-2. Вот и место, где размещалась та самая энергорешетка, с помощью которой его пытались уничтожить, швыряя звездолет в космосе так, что тот легко мог развалиться на части, и забавлялись с ним словно с крысой, которую треплет собака. Город, который вынудил Кальхауна спускаться с задраенными иллюминаторами, делать вид, будто корабль сильно поврежден изнутри, и жертвовать своими резервами энергии в несколько сот миллионов киловатт-часов. Наконец, средоточие того, что сделало для него невозможным возвращение обратно в Медуправление.

Он внимательно всмотрелся в эти исключительно четкие снимки. Видны были самые мельчайшие детали: узор дорог, скопление жилых массивов, пышные парки между зданиями. Наконец, сама энергорешетка - сооружение из стальных балок высотой в восемьсот метров и вдвое больше в диаметре.

Но на улицах почему-то не было ни людей, ни машин. На крышах зданий не стояли вертолеты или какие-нибудь другие летательные аппараты, которые свидетельствовали бы о движении в воздушном пространстве столицы…

Получалось, что город либо опустел, либо вообще никогда не заселялся. В то же время не отмечалось