— Подойди, — велела евнуху императрица.

Ли Ляньинь шагнул вперед и склонил голову.

— Приведи ко мне главного евнуха, — приказала Цыси.

— Почтенная, ему не разрешают покидать императорскую спальню, — ответил прислужник.

— Кто запрещает ему? — спросила она.

— Почтенная, Трое…

Трое — это принц Йи, принц Чен и Верховный советник Су Шунь. Ее враги оказались у власти, потому что она осталась одна, а в столице правили варвары.

— Мне душно.

Цыси откинула голову назад и прикрыла глаза. Евнух снова начал размеренно и неспешно опахивать свою госпожу. Ее мысли разбегались, и она никак не могла их удержать. Это было хуже одиночества: она стала бездомной. Юаньминъюаня больше не существовало. Дом ее сердца превратился в груду развалин. Европейские варвары разграбили его сокровища, сожгли деревянные стены и резные ширмы. До нее дошли чудовищные рассказы, принесенные особым курьером, и Цыси тайно посылала за этим человеком, чтобы услышать все из первых уст.

Вестник рассказал ей, что едва императорская семья покинула Летний дворец, как там появились иностранные солдаты. Англичанин лорд Элгин, пораженный красотой Летнего дворца, на самом деле запретил разрушать Юаньминъюань. Но варварские орды не смог сдержать даже их предводитель. Когда принц Гун поднял свой возмущенный голос, то лорд Элгин ответил, что солдаты были разъярены истязанием и убийством их товарищей, совершенным по приказу принца Сена. Услышав это, императрица замолчала. Ведь именно она послала монгольского генерала напасть на белых людей. Увы, увы!

— Моя голова склонена в пыль, — продолжал между тем курьер, но я должен сказать, что все, что можно было унести, растащили варвары. С потолков отодрали золотые пластины, а с алтарей — золотые фигурки. Из императорских тронов выдрали драгоценные камни, а ширмы с геммами увозили на повозках. Тончайший фарфор били, осколки втаптывали в землю, и лишь некоторые, наиболее сметливые хищники поняли его цену. Изделия из нефрита тоже разбивали или увозили. Однако, несмотря на беспредельный грабеж, врагу досталось меньше одной десятой части всех сокровищ. Остальному же богатству изысканных и драгоценных коллекций императорских предков была уготована еще более страшная участь. Варвары колотили дорогие вещи на мельчайшие кусочки прикладами от винтовок или с улюлюканьем подбрасывали в воздух, предаваясь диким игрищам. А потом дворец был предан огню. Два дня и две ночи небо освещало пламя и затягивали черные от дыма облака. А ненасытные европейцы рыскали по дальним ущельям и разрушали пагоды, гробницы, павильоны, все, что встречали на своем пути. И будьте уверены, что вслед за варварами туда пришли местные воры и грабители.

Вновь вспомнив рассказ курьера, Цыси расплакалась. Из-под прикрытых век поползли слезинки, и внимательная служанка вытерла их платком.

— Не плачьте, почтенная, — нежно сказала она.

— Я плачу по тому, что дорого сердцу и чего больше нет, — отвечала Цыси.

— Почтенная, этот дворец тоже прекрасен, — добавил Ли Ляньинь, чтобы утешить свою госпожу.

Она не ответила. Ей Жэхэ красивым не казался. Впрочем, предок Цяньлун, который в давние времена возвел эту крепость-дворец, весьма любил здешний дикий пейзаж. Все вокруг, вплоть до дальних гор, слившихся с бесконечностью голубого неба, было цвета песка и камня. Поэтому еще с большим великолепием Цяньлун украсил свою северную резиденцию. Стены покоев обтянули парчой, шелками с разноцветной вышивкой, а потолки обили красными и золочеными панелями. Извивавшиеся по ним золотые драконы сияли самоцветами от пасти до кончика хвоста. Столы, стулья и широчайшие кровати, привезенные с юга, украшала резьба и дорогие инкрустации.

Цыси страстно хотелось гулять по паркам и любоваться озерами, источниками и ручьями! Но в Жэхэ вода была драгоценнее нефрита. Водоносы приносили воду на своих спинах из маленьких колодцев, вырытых в пустыне, а если те высыхали, шли за драгоценной влагой в дальний оазис. Днем и ночью сердце императрицы пылало яростью от того, что Юаньминъюань превратился в пепелище, что принц Гун в Пекине должен смиренно преклоняться перед варварами и умасливать их, что в этом отдаленном, непривлекательном Северном дворце враги не позволяли ей приблизиться к императору. Пленница собственного гнева и тревоги, Цыси умело скрывала свои переживания, но сдержанность тянула силы из самых ее костей.

Как, не имея друзей в Жэхэ, совладать ей с недругами? В тот ужасный день, когда двор бежал из Летнего дворца, Трое выступили против нее, ибо мать наследника не переставала сопротивляться позорному исходу. Однако враги убедили слабого и недалекого человека, который был императором, что его жизни угрожала опасность. Цыси вспомнила, с какой легкостью тот поддался уговорам и отбыл столь поспешно, что даже позабыл свою трубку, шляпу и бумаги на столе в спальне. Императрица мучилась, представляя, как варвары, проникнув в императорские покои, непременно заметили брошенные вещи и громко посмеялись над тем^ как испуган Сын неба. Почему из всех стрел ее сердце больнее колола именно эта?..

Резко вскочив со стула, Цыси оттолкнула веер, которым евнух опахивал ее медленно и терпеливо. В волнении она принялась расхаживать по залу.

О, она прекрасно понимала, какой именно плелся заговор. Су Шунь, его союзники и прислужники бежали вместе с императором, но эти люди позаботились, чтобы вельможи, склонные поддержать императрицу, остались в Пекине. Она же раскусила эту хитрость слишком поздно и была теперь беспомощна.

Но нет же, нет, один союзник у нее имелся, ибо даже Су Шунь не мог помешать императорской гвардии выполнять свой долг и защищать Сына неба.

С властным видом Цыси обратилась к евнуху:

— Позови моего родича, начальника императорской гвардии. Я испрошу его совета.

Никогда раньше Ли Ляньинь не отказывался повиноваться своей госпоже, он спешил немедленно выполнить любое ее приказание. Как же была поражена Цыси, увидев, что евнух заколебался и остался стоять возле нее с опущенным веером!

— Иди, иди, — настаивала императрица.

Евнух упал перед ней на колени.

— Почтенная, — взмолился он, — не вынуждайте меня подчиниться этому приказанию!

— Почему? — строго сросила Цыси. Конечно же, не могло случиться, что и Жун Лу был против нее.

— Почтенная, я не осмеливаюсь говорить, — запинаясь, ответил Ли Ляньинь. — Если я скажу, то вы прикажете вырезать мне язык.

— Не прикажу, — пообещала императрица.

Однако евнух все еще боялся, и она не смогла из него ничего вытянуть, пока не пришла в страшную ярость и не пообещала обезглавить строптивца, если тот не заговорит без промедления. Загнанный в угол, Ли Ляньинь едва слышно прошептал, что император не хочет вызывать к себе Цыси iIoto-му, что ее недруги сказали Сыну неба, что… что… она и Жун Лу…

— Сказали ли эти нечестивцы, что мы с Жун Лу любовники? — спросила императрица. Евнух кивнул и спрятал лицо в ладонях.

— Лжецы, — прошептала она, — лжецы… лжецы…

Но как-то ей надо было излить свой гнев, и она пнула не поднимавшегося с колен евнуха. Тот перевернулся и остался лежать неподвижно, а Цыси в бешенстве принялась расхаживать по огромному залу, дыша так тяжело, словно взбиралась на гору.

Вдруг она остановилась перед безмолвным слугой.

— Вставай, — приказала императрица. — Полагаю, что ты не сказал мне всего. Что еще тебе известно из того, что мне не говорят?

Он подполз к ее ногам и рукавом вытер мокрый от пота лоб.

— Почтенная… я не спал и ночи с тех пор, как услышал, что замышляют эти Трое.

Она сделала широкие и страшные глаза.