прямо сейчас. Да. Всего доброго.

Она повесила трубку, и ее затрясло.

– Ну почему она так себя ведет? Я ведь сказала ей, что все согласовано. И еще раз сказала. Почему мне по сто раз приходится говорить одно и то же? Знаешь, что она сказала?

Я покачала головой.

– Нет, ты знаешь, что она сказала? Она сказала, что, поскольку все это доставило ей столько неприятностей, мне следует переделать ее расписание, указать в нем, что укладка и макияж специально обговорены, и переслать ей его по факсу в «Ритц», чтобы она, приехав туда, имела нормальное расписание. Я все сделала для этой женщины – я ей жизнь свою отдала, – а она так со мной обращается! – Казалось, она вот-вот расплачется.

Я была рада редкой возможности настроить Эмили против Миранды, но знала, что вслед за этой вспышкой непременно последует обычный приступ нашей местной паранойи, поэтому решила действовать осторожно. Затронем чувствительные струны, но при этом постараемся не казаться особенно заинтересованными.

– Ты в этом не виновата, Эмили. Она знает, как много ты работаешь, ты для нее просто идеальная помощница. Если бы она так не думала, она бы давно тебя уволила. Ей такие решения даются легко, ты ведь понимаешь, о чем я?

У Эмили перестали течь слезы, и по ее лицу было ясно, что ею овладевает настроение, когда она все еще согласна со мной, но непременно начнет защищать Миранду, если мои слова прозвучат слишком резко. На занятиях по психологии нам рассказывали о «стокгольмском синдроме», когда люди, захваченные террористами, начинают сочувствовать и сопереживать захватчикам. Но мне тогда было непонятно, отчего это происходит и как проявляется. Может, стоит снять один из наших с Эмили разговоров на видео и послать профессору психологии? Хорошее наглядное пособие, пусть первокурсники учатся. Я отбросила осторожность и пошла напрямую.

– Она ненормальная, Эмили, – сказала я мягко, убедительно, мне хотелось, чтобы она согласилась со мной, – это не ты виновата, а она. Она просто дрянь и стерва, у которой куча шикарных шмоток и больше ничего.

Лицо Эмили стало жестким, скулы напряглись, руки перестали трястись. Я знала, что сейчас она готова стереть меня в порошок, но остановиться уже не могла.

– Ты когда-нибудь замечала, что у нее нет друзей? А, Эмили? Да, ей день-деньской названивают знаменитости, но звонят они не за тем, чтобы рассказать о себе, о своих детях, о своих планах, – они звонят потому, что им что-то от нее нужно. Даже представить страшно. Подумай только, как бы ты себя чувствовала, если бы люди звонили тебе только потому, что они…

– Перестань! – закричала она; по лицу ее вновь потекли слезы. – Немедленно заткнись. Ты пришла к нам всего несколько месяцев назад и думаешь, что всех нас уже раскусила, Мисс Воплощенный Сарказм! Мисс Куда Вам Всем до Меня! Да ты вообще ничего не поняла! Ничего!

– Эм…

– Не перебивай меня, Энди, дай закончить. Я знаю, что с Мирандой бывает трудно. Я знаю, что иногда она ведет себя нелогично. Я знаю, каково это – не спать, вздрагивать от телефонных звонков и не иметь рядом ни одного близкого человека, который бы тебя понял. Я знаю, каково это! Но если ты все это так ненавидишь и не можешь ничего с собой поделать, а только ходишь и жалуешься, чего же ради ты здесь? Ты сама не знаешь, чего хочешь. И ты говоришь, что она ненормальная, но есть много, действительно много людей, которые считают ее талантливой и великолепной. И эти люди скажут, что ненормальная – ты, раз не желаешь помогать такой замечательной женщине. А она замечательная женщина, Энди, этого просто нельзя отрицать!

Я прикинула так и эдак и вынуждена была признать, что в словах Эмили есть резон. Миранда действительно была исключительным главным редактором. Ни одно слово не попадало в печать без ее одобрения, добиться которого было очень непросто. Она никогда не останавливалась перед тем, чтобы забраковать не понравившийся ей материал и заставить все переделать, не считаясь с тем, чего это будет стоить тому, кому придется этим заниматься. Многочисленные редакторы подбирали одежду для съемок, но Миранда лично давала указания, что снимать, в каких ракурсах и с какими манекенщицами. Она, как правило, не присутствовала на самих съемках, но занимавшиеся ими редакторы всегда лишь следовали ее тщательно разработанным инструкциям. Она выбирала (если вообще давала возможность выбора) каждый браслет, каждую сумку, каждую пару туфель. Она утверждала одежду, прически, сопроводительные тексты, интервью, авторов, фотографии, манекенщиц, фотографов, места проведения съемок – для каждого номера без исключения. И поэтому трудно было усомниться в том, что именно благодаря ей журнал каждый месяц имеет такой сногсшибательный успех. «Подиум» не был бы «Подиумом» – вообще не представлял собой ничего особенного, – не будь Миранды Пристли. Я знала это – это знали все. Но я считала, что это не давало ей права третировать зависящих от нее людей. Неужели способность объединить в безупречный целостный образ переулок Сан-Себастьяна, грудастую длинноногую азиатку и вечернее платье от «Бальмен» значила так много, что Миранда уже могла не отвечать за свое поведение? Я никак не могла смириться с этим, но что я вообще понимала в жизни? Эмили знала намного больше моего.

– Эмили, я лишь сказала, что ты превосходный секретарь, что ей очень повезло с тобой, ты так много работаешь и так предана своему делу. Ты только пойми, что это не ты виновата, если она чем-то недовольна, она просто не умеет радоваться жизни. С этим уж ничего не поделаешь.

– Я знаю это. Правда знаю. Но ты слишком требовательна к ней, Энди. Подумай об этом серьезно. Сама посуди, она – до мозга костей деловая женщина, ей многим пришлось пожертвовать, чтобы стать такой, и разве нельзя сказать то же самое о всех тех, кто добился колоссального успеха в своем деле? Всем, кто занимает высокое положение, всем, кто имеет в подчинении массу народа, приходится иногда быть грубыми и несдержанными. Без этого невозможно представить их работу.

И снова мы избегали смотреть друг другу в глаза. Не было сомнений, что Эмили всецело предана Миранде, «Подиуму» и всему, что с ним связано. Я только не могла понять почему. Она ничем не отличалась от сотен других секретарей, ассистентов, младших и старших редакторов. Но я все равно не понимала. Сколько раз я наблюдала, как работники редакции позволяют своим начальникам унижать и оскорблять себя, а получив мизерное повышение, тут же начинают мучить тех, кто теперь зависит от них. Ради чего же все это делалось? Что было наградой за это утомительное карабканье вверх по служебной лестнице? Право сидеть в первом ряду на показах Ива Сен-Лорана? Возможность бесплатно пополнить свою коллекцию сумок от Прады?

Проще было согласиться.

– Я знаю, – вздохнула я, уступая ее настойчивости, – но надеюсь, ты понимаешь, что, соглашаясь