за меня слово. Мария, Матерь Божья, услышь меня, помоги мне. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мария, помоги мне, Мария, пожалуйста…»

Подача электричества восстановилась, Эллен вскрикнула, когда вспыхнул свет.

Под ней, на спине, все ещё с бегущей из ноздрей и рта кровью, лежал ребёнок-монстр и смотрел на неё выпученными, налитыми кровью глазами. Но не видел её. Потому что смотрел в другой мир, в ад, куда она отправила его душу, если у него изначально была душа.

Крови было много. По большой части не Эллен.

Она убрала колено с ребёнка-монстра.

Он не ожил, как с опаской ожидала она, не набросился на неё.

Выглядел, как большой раздавленный жук.

Эллен отползла от трупа, ни на секунду не выпуская его из виду, ещё не в полной уверенности, что тварь мертва. Добралась до ближайшей стены, села, привалившись к ней спиной.

Воздух пропитался медным запахом крови, вонью её собственного пота, озоном грозы.

Постепенно лихорадочное дыхание стало более упорядоченным: вдох-выдох, вдох-выдох…

Страх уходил, сердцебиение замедлялось, зато возрастала боль. Болели все мышцы и суставы: сказывалось напряжение борьбы с ребёнком. Болел палец с содранным ногтем. Открытые участки кожи щипало, словно их полили кислотой. Поцарапанные пальцы и ладонь правой руки жгло, как огнём. Обе руки до локтя были разодраны в кровь острыми ногтями твари. Глубокие кровоточащие царапины остались и выше локтя.

Эллен заплакала. Не от физической боли. От душевной, от стресса, от страха. Слезами ей удалось снять значительную часть напряжения и малую — чувства вины.

— Я — убийца.

— Нет, он был животным.

— Он был моим сыном.

— Не сыном. Тварью. Проклятьем.

Она ещё спорила с собой, пытаясь найти рациональное объяснение случившемуся, которое позволило бы ей жить дальше, примирить совесть с содеянным, когда дверь трейлера распахнулась, и вошёл Конрад, подсвеченный вспышками молний. На нём был пластиковый плащ, с которого стекала вода. Чёрные волосы промокли и прилипли ко лбу. Ветер влетел в трейлер вместе с ним, будто большая собака, обежал все закоулки, все обнюхал.

Резкий, сжимающий горло страх вновь охватил Эллен.

Конрад закрыл за собой дверь. Повернувшись, увидел, что она сидит на полу, привалившись спиной к стене, в разорванной блузке, с обагрёнными кровью руками.

Она попыталась объяснить, почему убила ребёнка. Но не смогла заговорить. Губы двигались, но ни одно слово с них не слетало, только сухой хрип. В синих глазах Конрада на мгновение застыло недоумение. Потом его взгляд сместился с Эллен на окровавленный труп ребёнка, который лежал на полу в нескольких футах от неё.

Могучие руки сжались в большущие кулаки.

— Нет, — выдохнул он, не веря своим глазам. — Нет… нет… нет…

И медленно направился к маленькому трупику.

Эллен наблюдала за ним с нарастающей тревогой.

Потрясённый, Конрад опустился на колени рядом с мёртвым существом и, казалось, целую вечность смотрел на него. Потом по щекам Конрада потекли слезы. Эллен никогда не видела его плачущим. Наконец он поднял с пола обмякшее тельце, прижал к груди. Ярко-алые капли крови ребёнка-монстра падали на пластиковый плащ.

— Моя крошка, моя маленькая крошка, мой сладкий, маленький мальчик, — ворковал Конрад. — Мой мальчик… мой сын… что случилось с тобой? Что она с тобой сделала? Что она сделала?

Нарастающий страх Эллен придал ей сил, пусть и не так много. Опираясь о стену одной рукой, она поднялась. Ноги ещё плохо держали её. Колени обещали подогнуться при первом же шаге.

Конрад услышал её движение. Вновь посмотрел на неё.

— Я… мне пришлось это сделать, — её голос дрожал.

Синие глаза холодно смотрели на неё.

— Он напал на меня.

Конрад положил тельце на пол. Осторожно. Нежно.

«Со мной он таким нежным не будет», — подумала Эллен.

— Пожалуйста, Конрад. Пожалуйста, пойми.

Он встал и двинулся на неё.

Она хотела убежать. Не смогла.

— Ты убила Виктора, — просипел Конрад.

Он дал ребёнку-монстру имя — Виктор Мартин Стрейкер. Эллен это казалось нелепым. Более чем нелепым. Опасным. Называя этого уродца по имени, ты начинаешь думать, что он — человеческий ребёнок. А человеческим он не был. Не был, чёрт побери. Рядом с ним ни на секунду нельзя было терять бдительности. Сентиментальность делала уязвимым. Она отказывалась называть ребёнка- монстра Виктором. Отказывалась признавать, что у него есть пол. Он не был маленьким мальчиком. Он был маленьким чудовищем.

— Почему? Почему ты убила моего Виктора?

— Он напал на меня, — повторила Эллен.

— Лгунья!

— Напал!

— Лживая сука!

— Посмотри на меня! — Она вытянула перед собой окровавленные руки. — Посмотри, что он со мной сделал.

Горе, написанное на лице Конрада, уступило место чёрной ненависти.

— Ты пыталась его убить, а он всего лишь защищал свою жизнь.

— Нет. Это было ужасно. Ужасно. Он рвал меня ногтями. Он пытался разорвать мне горло. Он пытался…

— Заткнись, — процедил Конрад сквозь зубы.

— Конрад, ты знаешь, каким неистовым он был. Иногда царапал и тебя. Если ты посмотришь правде в лицо, если заглянешь в своё сердце, тебе придётся признать, что я права. У нас родился не ребёнок. У нас родился монстр. Страшный. Злой. Конрад…

— Я велел тебе закрыть свой грязный рот, ты, гнусная сука!

Его трясло от ярости. На губах появились капельки вспененной слюны.

Эллен сжалась.

— Ты собираешься вызвать полицию?

— Тебе известно, что карни никогда не обращаются к копам. Карни сами решают свои проблемы. Я знаю, что делать с такой дрянью, как ты.

Он собирался её убить. Она в этом уже не сомневалась.

— Подожди, послушай, позволь мне все объяснить. Какая у него могла быть жизнь? — пыталась она убедить его в своей правоте.

Конрад мрачно сверлил её взглядом. В глазах стояла ярость, густо замешенная на безумии. Эллен чувствовала, что дело идёт к взрыву. Последние остатки здравомыслия покидали Конрада.

Но телу Эллен пробежала дрожь.

— Всю свою жизнь он был бы несчастным. Всеми презираемым выродком. Не смог бы наслаждаться самыми обыденными радостями жизни. Яне сделала ничего плохого. Лишь избавила это существо от несчастий, которые выпали бы на его долю. Вот что я сделала. Спасла от долгих лет одиночества, от…

Конрад влепил ей крепкую пощёчину.

В испуге она посмотрела налево, направо… бежать было некуда.

Его лицо более не выглядело аристократическим. Исказилось донельзя, стало волчьим, внушало дикий